Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд Страница 35

И гораздо хуже то, что она огорчит Личфилда. К своему удивлению, Кэллоуэй не мог забыть его старомодной риторики. Он даже признавался себе, что ему стыдно подвести Личфилда, ожидавшего увидеть в новой «Двенадцатой ночи» лебединую песнь любимого «Элизиума». Это казалось Кэллоуэю неблагодарностью.

О тяжелом бремени режиссера он узнал задолго до того, как профессионально занялся этим ремеслом. Его любимый наставник из Актерского центра (которого все называли Наш Возлюбленный Учитель) с самого начала говорил ему:

— На земле нет более одинокого существа, чем режиссер. Он знает все достоинства и недостатки собственного творения — или должен знать, если хоть чего-нибудь стоит. Но он обязан хранить эту информацию при себе и улыбаться.

В то время это не казалось невыполнимым.

— Твоя главная задача не в том, чтобы добиться успеха, — говорил Возлюбленный Учитель, — а в том, чтобы не упасть в грязь лицом.

Дельный совет, как выяснилось позже. Кэллоуэй часто вспоминал своего гуру, поблескивавшего очками и улыбавшегося жестокой циничной улыбкой. Ни один человек на земле не любил театр с такой страстью, с какой любил его Возлюбленный Учитель, и никто не ставил театральные претензии так низко, как он.

Злосчастная репетиция продлилась почти до часу ночи. Потом, расстроенные неудачей, они стали расходиться по домам. Кэллоуэй не хотел проводить вечер в театральной компании: его не прельщала перспектива долгих возлияний, излияний и массажа мозга. Его мрачное настроение не рассеяли бы ни вино, ни женщины, ни песни. Он старался не смотреть на Диану и избегал ее взглядов. Замечания, что он высказал ей перед труппой, пропали даром Она играла хуже и хуже.

В фойе Кэллоуэй встретил Телльюлу. Она задумчиво смотрела в окно, хотя пожилой леди в такое время давно пора было отойти ко сну.

— Вы запрете двери? — спросил он, скорее из необходимости что-то сказать.

— Я всегда запираю их на ночь, — ответила она.

Ей было далеко за семьдесят: возраст, едва ли располагающий к переменам Кэллоуэй боялся подумать о том, как она воспримет закрытие театра Ее слабое сердце могло не выдержать известия. Разве Хаммерсмит не говорил ему, что Телльюла начала работать здесь, когда была пятнадцатилетней девочкой?

— Ну, спокойной ночи, Телльюла.

Она, как всегда, чуть заметно кивнула Затем взяла Кэллоуэя за руку.

— Да?

— Мистер Личфилд… — начала она.

— Что мистер Личфилд?

— Ему не понравилась репетиция.

— Он приходил вечером?

— О да, — ответила она таким тоном, словно только слабоумный мог думать иначе. — Конечно, он приходил.

— Я его не видел.

— Ну… это все равно. Ему не понравилась репетиция.

Кэллоуэй постарался сдержаться и не вспылить.

— Ничего не поделаешь.

— Он принимает вашу постановку очень близко к сердцу.

— Я это понял, — сказал Кэллоуэй, избегая укоризненного взгляда Телльюлы. Бессонная ночь была уже ему обеспечена и без того, чтобы в ушах звучало эхо ее разочарованного голоса.

Он высвободил руку и пошел к двери. Телльюла не пыталась остановить его. Она лишь сказала:

— Вам нужно увидеть Констанцию.

Констанция? Где он мог слышать это имя? Ну, конечно, жена Личфилда.

— Она была чудесной Виолой.

Нет, он слишком устал, чтобы горевать из-за смерти той актрисы — ведь она же умерла, верно? Личфилд сказал, что она умерла, не так ли?

— Чудесной, — повторила Телльюла.

— Спокойной ночи, Телльюла. Завтра увидимся.

Старая карга не ответила Что ж, если она обиделась на его бесцеремонность, пускай. Он оставил Телльюлу с ее печалями и вышел на улицу.

Была холодная ноябрьская ночь. В воздухе пахло недавно уложенным асфальтом, дул пронизывающий колючий ветер. Кэллоуэй поднял воротник пиджака и нырнул в темноту.

Телльюла устало побрела в зрительный зал театра, где прошла вся ее жизнь. Его стены были такими же ветхими и обреченными, как она сама. В этом не было ничего удивительного: судьбы зданий и людей похожи. Но «Элизиум» должен умереть, как жил, — достойно и славно.

Она благоговейно отдернула красную штору, закрывавшую портреты в коридоре. Берримор, Ирвинг — великие имена, великие актеры. Пожалуй, краски немного потускнели, но в памяти эти лица не увядают никогда. На самом почетном месте, в последнем ряду за шторой, висел портрет Констанции Личфилд. Лицо необыкновенной красоты; кости и плоть образовали неповторимое анатомическое чудо.

Конечно, она слишком молода для Личфилда, и это стало частью их трагедии. Личфилд был вдвое старше супруги, и он мог дать непревзойденной красавице все, что она желала: славу, деньги, высокое положение в обществе. Все, кроме самого необходимого — жизни.

Она умерла, когда ей не исполнилось и двадцати лет. Рак груди. Кончина столь внезапная, что в нее до сих пор трудно поверить.

При воспоминании об утраченном гении молодой актрисы глаза Телльюлы наполнились слезами. Сколько образов могла бы оживить Констанция, если бы не ушла из жизни, — Клеопатра, Гедда, Розалина, Электра..

Увы, ничему этому не суждено было сбыться. Она исчезла во мраке, угасла, как свеча, опрокинутая порывом ветра, и после нее в жизни не осталось ни радости, ни света, ни тепла. С тех пор дни стали такими тоскливыми, что иногда хотелось заснуть и больше не просыпаться.

Телльюла уже плакала, прижимая ладони к сморщенным векам. И тут — о боже! — кто-то подошел к ней сзади. Может быть, это мистер Кэллоуэй вернулся, а она стояла здесь, жалкая; и не могла вытереть слезы, что текли и текли по щекам, как у глупой старухи — ведь именно старой и глупой он считал ее. Молодой и сильный, что он знал о тоске по ушедшим годам, о горечи невосполнимых утрат? Когда-нибудь и он испытает это. Скорее, чем он думает, но не сейчас.

— Телли, — сказал кто-то.

Она знала, кто это. Ричард Уолден Личфилд. Телльюла обернулась и увидела его в шести футах рядом с собой — прекрасно сложенного и стройного, каким она помнила его. Он был на двадцать лет старше ее, но возраст совсем не отразился на нем Телльюле стало стыдно за свои слезы.

— Телли, — мягко повторил он. — Я знаю, уже довольно поздно, но мне кажется, ты хочешь сказать мне «здравствуйте».

— Здравствуйте!

Пелена слез медленно спала, и она увидела спутницу Личфилда, почтительно державшуюся в двух шагах позади него. Та выступила из тени, и Телльюла узнала её неповторимо прекрасные черты. Время разлетелось на куски, здравый смысл покинул этот мир. А из воцарившегося хаоса внезапно блеснул маленький лучик надежды, предназначавшийся для Телльюлы: она вдруг перестала чувствовать себя старой и обреченной, как прежде. Ведь она не может не доверять собственным глазам.