Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд Страница 36

Перед ней стояла Констанция, по-прежнему блистательная и юная. Актриса приветливо улыбалась и кивала Телльюле.

Милая мертвая Констанция.

Репетиция была назначена на девять тридцать следующего утра. Диана, как обычно, опоздала на полчаса. Выглядела она так, будто не спала всю ночь.

— Простите, я задержалась, — бросила она, безжалостно коверкая открытые гласные.

Кэллоуэй не собирался потакать ей.

— У нас завтра премьера, — процедил он, — а все дожидаются тебя одну.

— Неужели? — спросила она, стараясь придать себе огорченный вид. Даже это ей не удавалось.

— Ладно, начинаем с первой сцены, — вздохнув, объявил Кэллоуэй. — Пожалуйста, пусть каждый возьмет текст и ручку. Я сделал сокращения в нескольких диалогах и хочу, чтобы мы к обеду отрепетировали их. Райен, у тебя есть копия для суфлера?

Последовали быстрый обмен бумагами и недовольные оправдания Райена.

— Ладно, приступаем. Предупреждаю — не хочу слышать ничьих жалоб, у нас нет времени. Вчерашняя репетиция походила на поминки, а не на спектакль. Заранее прошу прощения, если буду не слишком вежлив.

Он пытался сдерживать себя. Они тоже. И все-таки не было конца взаимным упрекам, спорам, обидам, оскорблениям. Кэллоуэй охотнее согласился бы висеть вниз головой на трапеции, чем руководить четырнадцатью уставшими людьми, две трети которых не понимали, чего от них хотят, а остальные только могли выполнить то, что требовалось. У него сдавали нервы.

К тому же его не отпускало чувство, будто за ним наблюдают, хотя зрительный зал был абсолютно пуст. Он подумал, что Личфилд, наверное, наблюдает за репетицией в какую-нибудь потайную щелку, но счел эту мысль первым признаком развивающейся паранойи.

Наконец пришло время обеда.

Кэллоуэй знал, где найти Диану, и был готов к предстоящей сцене. Обвинения, слезы, уверения в любви, снова слезы, примирение. Шаблонный вариант.

Он постучал в дверь ее гримерной.

— Кто там?

Плакала она или говорила, прихлебывая что-то для утешения?

— Я.

— Что тебе?

— Могу я войти?

— Входи.

Она держала в одной руке бутылку водки (хорошей водки), а в другой стакан. Слез пока не было.

— От меня нет никакого толка, да? — спросила она, едва он закрыл за собой дверь. Ее глаза умоляли его не соглашаться.

— Ну, не будь глупенькой, — уклончиво проговорил он.

— Никогда не понимала Шекспира, — заметила она так, словно виноват был сам Шекспир. — Эти дурацкие слова.

Буря приближалась, она вот-вот разразится.

— Не волнуйся, все в порядке, — солгал он, обняв ее одной рукой. — Тебе просто нужно немного времени.

Ее лицо помрачнело.

— Завтра премьера, — медленно произнесла она. Этому замечанию трудно было что-нибудь противопоставить. — Я провалюсь, да?

Он хотел ответить отрицательно, но у него не повернулся язык.

— Да. Если только…

— И я больше никогда не получу работы, да? Мне говорил Гарри, этот безмозглый полоумный еврей: «Театр будет полезен для твоей репутации». Нужно немного подтолкнуть меня, он так сказал. Ему-то что? Получит свои проклятые десять процентов и уйдет. Выходит, я одна останусь в дураках?

При мысли о том, что она останется в дураках, грянула буря. Не какой-нибудь легкий дождик — настоящий ураган, быстро перешедший в безутешные рыдания. Кэллоуэй старался, но успокоить ее было трудно. Она плакала так горько и обильно, что его слова тонули в слезах. Поэтому он нежно поцеловал ее, как поступил бы любой приличный режиссер, и — чудо из чудес! — уловка удалась. Тогда он проявил немного большую активность, чем прежде: его руки задержались на ее груди, скользнули под блузку, нащупали соски, сжали их между большими и указательными пальцами.

Это сработало безупречно. В грозовых тучах забрезжили первые лучи солнца: она вздохнула, расстегнула ремень на его брюках и позволила его жару высушить последние капли дождя. Пальцы Кэллоуэя нашарили кружевную тесемку ее трусиков и настойчиво двинулись дальше. Упала бутылка водки, опрокинутая ее неосторожным движением, и залила разбросанные по столу бумаги. Но любовники даже не услышали, как стекло ударилось о дерево.

Затем отворилась проклятая незапертая дверь, и дуновение сквозняка мгновенно остудило их пыл.

Кэллоуэй хотел обернуться, но вовремя сообразил, какое зрелище явил бы собой. Он уставился в зеркало за спиной Дианы. Оттуда на него смотрело невозмутимое лицо Личфилда.

— Простите, что не постучал.

В ровном голосе не было ни доли замешательства. Кэллоуэй поспешно натянул брюки, застегнул ремень и обернулся, проклиная свои горящие щеки.

— Да… это было бы более вежливо, — выдавил он из себя.

— Еще раз примите мои извинения. Я хотел переговорить, — Личфилд перевел взгляд на Диану, — с вашей звездой.

Кэллоуэй почти физически ощутил, как что-то возликовало в душе Дианы. Его охватило недоумение: неужели Личфилд переменил мнение о ней? Неужели он пришел сюда как пристыженный поклонник, готовый припасть к ногам величайшей актрисы?

— Я был бы очень благодарен, если бы мне позволили поговорить с леди, — продолжил он вкрадчивым голосом.

— Видите ли, мы…

— Разумеется, — перебила Диана. — Но только через пару секунд, хорошо?

Она мгновенно овладела ситуацией. Слезы были забыты.

— Я подожду в коридоре, — сказал Личфилд, покидая гримерную.

За ним еще не закрылась дверь, а Диана уже стояла перед зеркалом и вытирала черные потеки туши под глазами.

— Приятно иметь хоть одного доброжелателя, — проворковала она — Ты не знаешь, кто он?

— Его зовут Личфилд, — сказал Кэллоуэй. — Он очень переживает за этот театр.

— Может быть, он хочет предложить мне что-нибудь?

— Сомневаюсь.

— Ох, не будь таким занудой, Теренс, — недовольно проворчала она — Тебе просто не нравится, когда на меня обращают внимание. Разве нет?

— Извини, каюсь.

Она придирчиво осмотрела себя.

— Как я выгляжу? — спросила она.

— Превосходно.

— Прости за то, что было прежде.

— Что была прежде?..

— Ты знаешь, что.

— Ах… да, конечно.

— Увидимся внизу, ладно?

Его бесцеремонно выставляли за дверь. Присутствие любовника и советчика больше не требовалось.

В коридоре было прохладно. Личфилд терпеливо ждал, прислонившись к стене. Сейчас он был лучше освещен и стоял ближе, чем в предыдущий вечер. Кэллоуэй все еще не мог полностью разглядеть лицо под широкополой шляпой. Но что-то в этих чертах — какая странная мысль! — показалось искусственным, ненастоящим Сама плоть его лица не походила на единую систему мышц и нервов, она выглядела слишком плотной и розовой, почти как ткань шрама.