Антон Вильгоцкий - ЛАВКА УЖАСОВ Страница 38

Накрашенные черным лаком ноготки нервно барабанили по полированной доске, словно само мое присутствие было чем-то скверным, чем-то непозволительным. В один из моментов, не закончив разговора, Марина встала, открыла дверь и сказала мне:

- Уходи.

Вот тут-то я в впервые почувствовал, как ложатся на горло холодные пальцы смерти, как острый нож вонзается в сердце, как предательским толчком в спину лучший друг отправляет в Бездну. И только сдавленный хрип вырвался из моих уст вместо недоуменного «Почему?». Я развернулся и молча вышел. Ослушаться я не мог.

Сначала - гулкая пустота и десятки вопросов, адресованных небесам, пьяному дворнику, драной кошке, фонарному столбу… Потом - первые проблески осознания, ледяные кинжалы, со свистом вылетающие навстречу из эмоциональной темноты. И, как венец всего, зловещая боль утраты - будто длиннющий гвоздь, вбитый прямо в темя, тупой и ржавый. Разрывающий тишину ночного сквера крик, и корчи тела, страдающего от ран, которые получил мой дух. С тех пор мне не раз приходилось причинять себе физическую боль, чтобы унять душевную.

В тот день моя жизнь воистину разделилась на «до» и «после». И все, что было «до», сделалось сразу чужим и тусклым, даже наши встречи с Мариной, ведь все было абсолютно нормально, и вдруг - такое… В первую ночь «после» я выкурил пять пачек «Казбека», да и потом курил не переставая. Этот надрывный кашель и теперь мой ближайший друг…

Тогда, конечно, история не закончилась. Впереди были еще два года бесплодных ухаживаний, перераставших порой в настоящее преследование. Разорванные письма.

Гибнущие в мусорных баках цветы. Растоптанное сердце. Убитая любовь.

Два года я неистовствовал, пытаясь завоевать Маринкино расположение. Учеба держалась на соплях, о карьере тоже можно было не помышлять (впрочем, последнее - отдельный разговор, и я, кажется, уже писал об этом). Наконец настал день, когда запас терпения иссяк. Я решил убить Марину, а потом и себя. Всю ночь простоял с топором в руках у ее двери, но так и не нашел в себе сил нажать на кнопку звонка. Решил ограничиться только своей смертью. «Да будет так», - думал я, выходя пьяным на крышу самого высокого в городе здания. Но зацепился за какой-то штырь, упал и вдрызг расшиб левое колено. Жуткая боль отрезвила, отправив мысли о суициде отдыхать на задворки сознания. Сил хватило только на то, чтобы сползти по лестнице вниз.

Через неделю, когда зажила нога, я достал из заначки деньги, которые, отказывая себе во всем, копил с тринадцати лет. Сам не знаю, зачем я это делал. Возможно, что и предвидел подспудно ту ситуацию, что, в конце концов, сложилась в моей жизни. Бежать, бежать отсюда к траханной матери! Кабы не сраные реформы, я был бы сейчас куда богаче, но даже с учетом деноминаций сумма вышла приличная. Я покинул город как вор, под покровом ночи, абсолютно никого не предупредив. Не было больше ни «до», ни «после». Было гулкое, звонкое, дробное «сейчас».

Всего-то на сутки разминулась «чертова дюжина» с пятым днем недели. Этому обстоятельству я рад больше, чем был бы рад, если бы сейчас позвонил Розанов или какой-нибудь хлыщ вроде него. Впрочем, с этим чмыренышем я, должно быть, скоро увижусь. Завтра - последний день его тунеядских каникул, а в понедельник я спрошу с Петра по всей строгости. Петр Розанов - человек из издательства «Империал».

Не хочу лишний раз употреблять слово «редактор» - на него у меня уже аллергия.

Именно от Розанова зависит сейчас моя литературная карьера. Именно ему я доверил два самых ярких блеска своей сокровищницы - сборник «Вишневый Зверь» и поэму «Хрип».

В начале нашего с Розановым знакомства я полагал его весьма достойным человеком.

Сегодня я уже так не думаю. Петька - такой же разгильдяй, как и все остальные. И наша, начавшаяся, было, дружба, вряд ли получит продолжение. Но это, черт побери, не главное, ведь я не жду от Розанова ничего, кроме исполнения его прямых обязанностей.

Я познакомился с ним в сентябре прошлого года, в клубе «Проект О.Г.И.». Об этом месте стоит сказать особо. В ту пору я проводил там почти все свободное время. С утра - беготня по редакциям литературных журналов в бесплодных попытках пристроить свои стихи, а вечером - тепло и уют интеллектуального кабачка в Потаповском переулке, и сто пятьдесят граммов водки, чтоб унять злость. Я приходил туда часам к пяти, прихватив черновики и что-нибудь почитать, ужинал и начинал работать, время от времени заказывая кофе или чего покрепче. Большая часть моих стихов московского периода написана именно там, в «О.Г.И.».

В силу ряда причин я предпочитал шумную обстановку круглосуточного питейного заведения тихому уединению снятой полтора месяца назад квартиры. В первую очередь - из-за собиравшейся в «О.Г.И.» публики. Обывателей вы там не найдете - все сплошь творческие личности. Да не интеллектуальная шпана навроде меня, а состоявшиеся, уверенные в завтрашнем дне персонажи.

Однажды я уговорил директора клуба позволить мне выступить в «О. Г. И.» со своими стихами. О, до сих пор помню мельчайшие детали той ночи…

Вот сверкает, возвышаясь над толпой, выбритый череп художника-концептуалиста Германа Виноградова. Чуть поодаль в гордом одиночестве пьет горькую культовый прозаик Андрей Левкин. А вот и новомодный певец Оскар потягивает клюквенный морс в компании - как ни странно - двух смазливых девиц. И я - король! - читаю собравшимся свои вирши, извиваясь у микрофонной стойки, как рок-звезда. Пронзаю воздух ядовитым жалом, купаюсь в собственной крови, дышу распадом и разложением.

Протягиваю руку навстречу каждому из присутствующих - моля о помощи и, вместе с тем, стремясь скомкать, задушить, уничтожить. Как у Бодлера:

Пощечина я и щека,И рана, и удар булатом,Рука, раздробленная катом,И я же - катова рука.

И вот уже распрямляется, ища меня взглядом, подвыпивший Виноградов, и замирает на полпути ко рту сжимающая рюмку длань Левкина, и даже эстрадник изумленно таращит глаза, возможно, представляя себе, какой стремительный взлет его ожидает, возьмись он со мной сотрудничать. Молодежь оживленно переговаривается, поминутно кивая в мою сторону. О, да, теперь я - часть московской богемы, и все эти люди не просто скрашивают мое одиночество, а восхищаются мной. Не об этом ли я мечтал столько лет? Теперь у меня есть реальный шанс заключить контракт с каким-нибудь авангардным издательством, выпустить свою книгу многотысячным тиражом, врезать, наконец, промеж глаз вонючему, поросшему крысами и тараканами монстру по имени Социум! Я чемпион! Я кумир!