Виктор Широков - Алтайская принцесса Страница 4

Я только кивнул головой в знак совершенного согласия и стал распаковывать свой нехитрый скарб. Риталий предоставил аналогичное занятие человеку из своей свиты, а сам естественно, с охраной, отправился, сразу на свидание с околдовавшей его красавицею. Но я, как позже оказалось, ошибся. Посещение пирамиды было уже основательно забюрократизировано. Даже столь влиятельному спонсору, как финансировавший на шесть десятых проект Красовский, требовалось некоторое время для оформления нескольких пропусков, потому что алтайская пирамида была окружена несколькими кольцами охраны различных ведомств (причем, даже нескольких национальностей: так, самую приближенную к пирамиде караульную службу несли смуглые выходцы-наемники из Средней Азии. С лицом, обрамленным непременной могучей бородой, а уж внутреннюю службу — солдаты в мундирах явно «натовского» пошиба). Между собой эти ведомства не контактировали. Только ещё неизвестный мне главный распорядитель мог разрешить допуск к алтайской находке и тем более внутрь её, да координаторы в столице, о которых я так ничего и не узнал до самого, что называется, конца.

Сразу оговорюсь, что мне, несмотря на все хлопоты и просьбы Красовского, так и не удалось получить вожделенные документы для посещения пирамиды. Рылом не вышел. Так и пришлось довольствоваться услышанным, изредка домысливая некоторые моменты. Впрочем, может, именно эта незадача и спасла мою жизнь.

Разместив свои вещи во встроенном шкафу возле полюбившего мне койкоместа, которое язык не поворачивался назвать диванчиком, присел около импровизированного стола и попытался включить радиоприемник. Оказалось, что он молчал, радиоволны не проникали в «черное пятно». Пришлось довольствоваться разложенными здесь же журналами двухнедельной давности. В одном из них я обнаружил снимок явно с космической высоты, на котором угадывался наш полевой городок.

Подпись на английском языке гласила, что русские обнаружили на Алтае космический корабль пришельцев и держат его нахождение в строгом секрете, что, кроме того, обнаружена в своем скафандре-капсуле женщина-пилот корабля, находящаяся, по-видимому, в летаргическом сне.

Когда Риталий вернулся, я показал ему этот журнал и возбужденно пересказал напечатанное. Риталий, рассмеявшись, отмахнулся и сказал, что все это глупые домыслы заокеанских журналюг, выдающих, как обычно, желаемое за действительное; но что он действительно хотел, чтобы девушка просто спала и могла очнуться от своей летаргии. Уж он-то бы запечатлел её для потомков на своих слайдах и киноленте.

Затем мы скромно поужинали вдвоем мясными консервами, выпили медицинского спирту не разбавляя его водой, вспомнив ритуал сибирского мужского застолья. (Когда-то питьевой спирт, кстати, продавался в любом магазине и стоил всего четыре рубля бутылка, ровно столько же, сколько и заурядный коньяк «три звездочки». Господи, какое блаженное время было. А ещё в каждой витрине красовались безчисленные пирамиды из консервных банок, наполненных крабами, икрой паюсной и зернистой, громоздились поленницы разнообразных колбас… Скажете, денег на эти вкусности не было? Но разве сейчас они есть? По крайней мере, на сытную пищу хватало, а остальное было почти бесплатно.) Потом каждый из нас улегся на свое ложе, и разделенные парой метров мы ещё что-то вспоминали, бормотали; я читал наизусть, впрочем, пьяно путая строки, стихи Пастернака и Мандельштама, кумиров своей юности, а Риталий слушал и заказывал, тоже вспоминая порой сохранившиеся в его памяти строчки.

Ночь обрушилась внезапно. Сознание вырубилось как перегоревшая лампочка. А утром я не обнаружил Риталия в трейлере, когда попытался выйти, то караульный, приставленный к двери, запретил мне это сделать, подкрепив недвусмысленную угрозу автоматом, висевшим на его груди, передернув затвором. Видимо, он не говорил по-русски, потому что его вполне понятная жестикуляция сопровождалась звуковой артикуляцией на каком-то неведомом языке, возможно иранской группы индоевропейской семьи языков.

Я провел день в полном заточении, один, читая, делая какие-то пометки в блокноте, изредка перекусывая на импровизированной кухне, благо в продуктах недостатка не было. Под вечер я налакался спирта и вырубился в полную невменяху.

Очнулся я оттого, что меня несли на носилках, грузили в какой-то фургон, и снова потерял сознание. Потом вспоминается самолет, обратное перемещение, причем рядом в салоне, почему-то связанный и с кляпом во рту, с явными судорогами полулежал в самолетном кресле Риталий Красовский. В разорванной одежде, окровавленный, одновременно ужасно бледный.

После перелета нас разлучили. Меня доставили на машине в двухэтажный особнячок, скорее всего, на окраине столицы, и завели в полуподвал, где несколько офицеров со странными знаками различия несколько часов кряду допрашивали меня, обнаружив немалое знание обстоятельств моей жизни. Изложив им неоднократно одно и то же, вам уже известное, я впал в забытье в прострацию, уже совершенно не, представляя исхода события да и не интересуясь им особенно.

Видимо, уже через сутки (время было ни с чем не соотносимо, но в подвале не было дневного света и во всех помещениях горели лампы дневного света, не гаснущие ни на минуту, а часы у меня отобрали сразу же после доставки в особняк), меня завели в отдаленный кабинет, где находилась весьма важная персона, потребовавшая от меня сохранения в абсолютной тайне всего происшедшего, включая и мое повторное знакомство с Красовским в Доме журналистов. Я был вынужден под страхом пожизненной изоляции (вплоть до смертной казни) дать подписку о неразглашении, а на мой последний вопрос о судьбе Риталия Красовского было отвечено, что он попал в катастрофу и находится в реанимации. Связываться с ним в больнице мне также было запрещено, и я был возвращен домой, где постепенно пришел в себя.

Единственной радостью оказалось досрочное назначение мне пенсии как капитану запаса по выслуге лет, хотя мне ещё целых семь было до достижения пенсионного возраста по закону. Учли мое участие в неординарных событиях государственной важности. Пенсия была маленькой, в размере, эквивалентном 50 американским долларам, но на скудную жизнь одинокого холостяка хватало. (Я был одинок довольно давно, после того, как незабвенная Марианна Петровна меня оставила, уехав в Штаты.) К тому же довольно регулярно переиздавались мои стихотворные переводы, а через год мне неожиданно присудили поощрительную премию имени Фритьофа Нансена за значительный личный вклад в литературную экологию. (Видимо, в качестве терпеливой жертвы.) Что это такое и что за организация присудила премию, я так и не узнал, получив перевод по почте что-то вроде 1000 долларов и только прочитав анонимное поздравление на обороте квитка. В газетах и по телевидению об этом почему-то не сообщалось, зато я прочитал кое-где, что моя единственная дочь Злата награждена орденом Почетного легиона за монографию о графическом таланте Антуана де Сент-Экзюпери. Когда-то я помогал ей вычитывать всего маленькую статейку об авторе «Маленького принца». Как бежит время!