Николай Шпыркович - Злачное место Страница 40

— О, да ты — живой. А я только тебя привалить хотел. Заходи, — говорит, — в подъезд. Там чисто, я с утра прибрался.

Я, как эту зверюгу, особенно ее зубы, увидал, так сразу раздумал по улицам шляться. Зашел — вижу в подъезде и на лестнице — несколько трупов лежит. Поначалу шарахнулся — я уже привык, что мертвые — опасные, только смотрю — у них головы пробитые, а потом сообразил, что мужик под словом "прибрался" в виду имел. На лестничной площадке давешний мужик стоит — подымаюсь по ступенькам, гляжу — он пьяный, не в мат конечно, но здорово.

— Ну, привет. Чего это ты дома не сидишь, а с покойниками в догонялки играешь?

— Да вышло так, — говорю, а сам думаю, где я его видел.

— Нехерово у тебя вышло. Тебе еще повезло, что Нинка вылезла, покойников распугала, их тут с утра целый двор был.

— Какая Нинка?

— Да та, которую я на "мерине" пристрелил. Соседка моя. Сука она и при жизни была, и после смерти осталась — вон, как крышу мне помяла. Она меня, стерва, скрасть хотела, а тут ты нарисовался.

— Так…что — э т о — тоже человек был?… Была?

— Да какой там человек…, -ну и давай мне рассказывать, как она ему жить мешала, да за то, что он машину возле песочницы детской ставил, пилила. Ну, заодно, кой-чего и полезного рассказал — про шустриков, про морфов — он их "обезьянами" называл.

— Их поначалу, кто как называл, — пробурчал Крысолов. — Потом уже как-то устаканилось, хоть за границей у них там до сих пор своя терминология.

— Астронавты-тайкунавты, — вздохнул Старый. — Планету просрали, а общего языка так и не нашли…

— … Пока говорил, в квартиру к нему зашли, он предлагает — умойся, мол, пока кто по тебе и впрямь не шмалянул, мне отказываться вроде как и не с чего, только думаю — не пальнет ли он сразу, как Гюльчатай личико умоет? Ладно, думаю, делать нечего, да и задолбался я уже что-то шифроваться, да камуфлироваться. Умылся я там у него, хоть на человека стал похож, а не на трехдневного упыря. Он смотрит — лыбится, гляжу.

— Привет, доктор! — говорит. Тут и я вспомнил, где его видел — лечился он у нас. Он в хирургию с переломом бедра загремел, а потом на третий день у него абстинуха развилась, ну его к нам и определили, до выхода из "острого кризиса". Говорил я ведь вам, — сварливо обратился он к Старому, — следите за руками: как только задрожали, а еще лучше — больной по тумбочкам шариться стал, да под кровать лазить — налейте ему "смесь Попова".

— Это что, не помню уже? — воззрился на него Старый.

— Спирт с глюкозой 1:3, плюс фенобарбитал. Вам, хирургам, она всегда до лампочки была, вашим пациентам, у кого трубы горят, сердобольные соседи по палате всегда какого-нибудь ХДВ — хорошего дешевого вина спроворят. Ну, а не успеют, и подсядет он на коня — вы же его всегда к нам пихнете, чтобы он из окна не упорхнул, как и этого мужика, кстати. Ну а нам их куда-нибудь подальше передать их уже возможности не было — "психушки" давно уже перестали обычный алкогольный психоз на себя брать — нариков и суицидников девать некуда было, так нас изобретение товарища Попова только и выручало — нальешь ему стакашок, поднесешь, он вначале косится. Чего, мол, доктор тут принес, человек, вишь, сейчас кони двинет, а он… Лекарство, говоришь, пей, давай. Тот недоверчиво так попробует, а потом — лицо на глазах меняется, пьет человек — и оживает, как пустынный цветок под дождем. Блеск в глазах, движения уверенные. От фенобарбитала — покемарит чуток. Вечером — еще один стакашок ему наверх — к утру, глядишь — он мимо психоза и проскочил. Но тут, главное — не пропустить момент, вовремя налить, потому, как если опоздаешь — потом его пои спиртом, не пои — все одно "поскачет". А вы, в хирургии, вечно насчет спирта жмотились, потому и трелевали потом своих буйнопомешанных к нам, в реанимацию. Вот и этот мужик в точности также к нам угодил. Вы его пропустили — а мы потом с ним трое суток справиться не могли — все он рвался кабель прокладывать, который у нас на потолке болтается. Самое интересное — я ведь его тогда проклинал самыми последними словами — он у нас, сволочь, три подключичных катетера зубами перегрыз. И когда, сука, умудрялся? А периферические вены у него отвратные были, хочешь, не хочешь — опять ставить надо, чтобы из психоза вывести. А его вдобавок, и реланиум не брал — ставишь катетер — а он под тобой, крутится, как уж на сковороде, семь потов сойдет, пока попадешь.

Поставишь, следишь, только на минуту отвернешься- уже девчонки зовут, плачут — опять все сгрыз… Ну, и материл же я его, потом, когда он соображать уже малехо стал… "Ты, — помню, кричу, — абсолютно бесполезное существо на этой планете, только и умеешь, что винище жрать!"

— Ну, что, — говорит, — доктор, глядишь — и алкоголик на что сгодился? Помимо винища жрать, я и стрелять могу. Да ладно, не бойся, это только дураки на голову больные, врачей в Этой Херне обвинили… Везде, — говорит, — такое, — это что же вы, лепилы, по всему миру заговор устроили? Хоть среди вас и дохрена евреев, а все равно не поверю я, что масоны так круто сработали.

У мужика, в отличие от Тимохи, "тарелка" стояла, он мне и показал все. Ну, параллельно, накатили там грамм по двести. У него в квартире три ящика водки стояло, и он головы бутылкам откручивал не хуже чем зомбакам. Третий день уже шел, и хоть со скрипом, хоть сквозь зубы начали тогда правду говорить. Я свою историю рассказал.

Мужик…., как же звали его? — и не помню уже, мне говорит:

— А вообще-то, доктор, линять тебе отсюда надо все равно. Хоть и убедились, наверное, кроме совсем уж на голову трахнутых, что вы тут ни при чем, а все равно — могут и прибить — времена теперь простые пошли. Мало ли — вдруг ты кровь свою вспомнишь, и должок возвратить соберешься? Да и…вообще — ходить с тобой рядом и вспоминать, что вот его ты по ошибке, не разобравшись, чуть не прибил — неудобно как-то выходит. А не будет тебя — и на душе легче. Ну, и помимо тебя ведь тогда еще несколько семей медицинских кончили, ну как ты и за них обиду затаил, да за тех же медсестер своих? А вдруг власть наладится — хоть и не похоже на это — да ты заяву накатаешь — как ни крути, а нехилая статья им ломится, а ты свидетель основной. Кроме тебя, говорит — никто таким везучим не оказался, все о ком я слышал — всех покоцали…. — Васильевич посмотрел на Старого.

— Я тебе не хотел говорить, Сережа, извини, соврал, когда сказал, что про твоих не знаю ничего. И Ларису, и Катю — в первый вечер, еще перед тем, как к нам пришли… Я это потом узнал уже, пока у мужика на квартире отлеживался.

— Я туда только через три месяца добрался, — глухо сказал Старый, смотря в стол перед собой. — Город замертвяченный, живых нет, дом — сгорел. По окрестным деревням поискал, кое-кто туда выбрался, — никто ничего не слышал, не знает, не видел.