Энн Райс - Кровь и золото Страница 42

Я выскочил на улицу и оказался в самом центре кровавой резни.

Рядом тотчас возник Авикус.

Мчась по крышам, мы повсюду наблюдали одну и ту же картину: рабы, восставшие против хозяев, дома с распахнутыми настежь дверями, обезумевшие жертвы, тщетно предлагавшие золото и драгоценности своим убийцам в обмен на жизнь, бесценные статуи, грудами наваленные на повозки, которыми были перегорожены буквально все узкие улицы, бесчисленные трупы, сбегавшую в канавы кровь и, наконец, языки пламени, охватившие все вокруг. Молодых и здоровых оставляли в живых, чтобы впоследствии продать в рабство, однако по большей части убивали всех без разбору. Очень быстро я понял, что не смогу помочь ни одному из смертных.

По возвращении на виллу я, к своему ужасу, обнаружил, что дом объят пламенем. Остававшиеся там либо попали в плен, либо обратились в бегство. Горели книги! На глазах гибли все мои собрания Вергилия, Петрония, Апулея, Цицерона, Лукреция, Гомера, Плиния. Фрески чернели и рассыпались. В легкие вползал зловонный дым.

У меня едва оставалось время выхватить из пасти огня несколько важных вещей. Я отчаянно пытался спасти Овидия, столь любимого Пандорой, и великих греческих трагиков. Авикус бросился мне на помощь. Я набрал еще книг, надеясь добраться до дневников, но в ту роковую секунду в сад с дикими воплями хлынули готские солдаты.

Я выхватил меч и с яростью принялся направо и налево рубить головы, перекрикивая захватчиков, оглушая их неестественной силой своего голоса и внося смятение в их ряды.

Авикус, более, чем я, искушенный в подобных битвах, дрался еще свирепее. Вскоре вся шайка лежала у наших ног.

Но дом было уже не спасти. Те несколько книг, что мы смогли вытащить, тоже сгорели. Что мне оставалось? Только молиться, чтобы мои рабы успели найти себе укрытие – в противном случае они были обречены стать пленниками захватчиков.

– Скорее в святилище! – воскликнул я. – Больше нам идти некуда!

Мы поспешно выбрались на крыши и помчались, уворачиваясь от языков пламени, вырывавшихся отовсюду и окрашивавших небо в алый цвет.

Рим рыдал. Рим просил пощады. Рим умирал. Рима больше не было!

Мы без приключений добрались до святилища, хотя войска Алариха мародерствовали и вне пределов города.

Спустившись в прохладное, безопасное убежище, я поспешно зажег лампы и упал на колени перед Акашей, не задумываясь о том, как воспримет мое поведение Авикус. Я шепотом поведал царице о трагедии, постигшей мой смертный дом.

– Ты видела гибель Египта, – почтительно говорил я. – На твоих глазах он превратился в римскую провинцию. Теперь очередь Рима. Рим простоял одиннадцать веков, и теперь его больше нет. Что станется с миром? Кто позаботится о дорогах и мостах, связывающих и объединяющих людей? Кто сохранит великолепие городов, где люди строят дома, чтобы жить в мире и радости, воспитывать детей, учить их читать, писать, поклоняться богам? Кто прогонит прочь гнусных вандалов, не способных возделывать свои земли, живущих лишь во имя разрушения и зла?

Как и следовало ожидать, Священные Прародители не дали никакого ответа.

Распростершись на полу, я протянул руку и почтительно прикоснулся к ногам Акаши. Потом с тяжелым вздохом заполз в угол и, забыв об этикете, сник, как обессилевший ребенок.

Авикус присел рядом и сжал мою руку.

– А как же Маэл? – тихо спросил я.

– Маэл хитер, – ответил Авикус. – Он любит драться и убивает мастерски. Маэл никогда больше не даст себя ранить. И Маэл знает, как скрыться, если противник слишком силен.

Следующие шесть ночей мы провели в святилище.

До нашего слуха то и дело доносились крики и плач – грабежи и насилие продолжались.

Наконец Аларих вывел войска из Рима и отправился на юг – разорять деревни.

Жажда крови заставила нас покинуть безопасное убежище и вернуться в город.

Авикус попрощался и ушел искать Маэла, я же направился туда, где когда-то стоял мой дом. Увидев умирающего солдата, я вонзил ему в грудь копье. Он потерял сознание. Я вытащил острие, заставив раненого застонать в забытьи, приподнял тело и прильнул ртом к кровоточащей ране.

В крови еще жили воспоминания о битве, и я предпочел покончить с ними побыстрее, а потом отодвинул труп в сторону и аккуратно сложил руки покойника на груди. И понял, что хочу еще крови.

Живой крови.

Я пошел вперед, мимо руин и развалин, наступая на гниющие разлагающиеся трупы, пока не набрел на одинокого солдата с мешком награбленного добра на плече. Он потянулся за мечом, но я успел схватить его и впиться в горло. Солдат умер слишком быстро. Но я насытился. Труп упал к моим ногам.

До дома я добрался в полном изнеможении.

Мой сад превратился в кладбище – повсюду валялись разбухшие, смердящие трупы.

Все до единой книги сгорели.

Я плакал, не в силах поверить, что мои египетские свитки, содержавшие древнейшие легенды о Матери и Отце, исчезли в пламени.

Ценнейшие свитки, которые я забрал из старого храма в Александрии в ночь, когда вывозил из Египта Мать и Отца. Те свитки, где говорилось, как злой дух проник в вены Акаши и Энкила и как появилось на земле племя тех, кто пьет кровь.

Все пропало. Обратилось в прах. Вместе с римскими и греческими поэтами и историками ушла моя жизнь. Ушла вместе с тем, что я успел написать.

Я винил себя в том, что не скопировал древние египетские легенды, что не спрятал их в святилище. В конце концов, где-нибудь в чужих странах на базарах еще можно найти Цицерона, Вергилия, Ксенофона и Гомера.

Но египетские легенды – утрата невосполнимая.

Интересно, расстроит ли потеря записей мою прекрасную царицу? Важно ли ей, что предания сохранились лишь в моей душе, в моем сердце?

Я вошел в свою обитель, превратившуюся в развалины, и взглянул на то, что осталось от фресок на почерневших стенах, поднял глаза к потолку, опиравшемуся на обгорелые балки, готовые обвалиться в любой момент...

Перешагнув через груды обуглившихся досок, я навсегда ушел из дома, в котором прожил не один век.

Медленно ступая по улицам, я видел, что город уже начал оправляться от постигшего его несчастья. Захватчики не смогли спалить все: слишком велик был Рим, слишком много было построено здесь каменных зданий.

Но что мне до жалких христиан, спешащих на помощь своей братии, до обнаженных детей, оплакивавших погибших родителей? Слава богам, Рим не стерли с лица земли. Отныне меня это не касается. Придут новые завоеватели. Люди, остающиеся в городе в надежде отстроить его заново, подвергнутся новым унижениям. Но только не я.

Я направился обратно в святилище, спустился по лестнице, без сил опустился на пол в уголке и закрыл глаза.

Так я впервые погрузился в долгий бессмертный сон.