Саймон Кларк - Вампиррова победа Страница 42

Она хихикнула своим «я-такая-хорошенькая-девочка-когда-хихикаю».

— Да. За все мои прегрешения. А вы?

— За все твои прегрешения? Такая девушка, как ты, не может знать, что такое грех, я прав?

— Ну... я не вчера из грузовика с капустой выпала.

— У тебя и вправду чудесные глаза, да?

— Спасибо. — И у тебя тоже, подумала она, чувствуя, как в ней поднимается какое-то дремное тепло. Его глаза такие огромные, такие бескрайние.

Она взгляд от них не могла отвести.

Он не моргал. Не сморгнул ни разу. Глаза были умные и зоркие.

Чудные, чудные глаза. Сердце у нее мурлыкало, кровь бежала по жилам теплой тягучей волной; она чувствовала такое... Такую умиротворенность, такую благодать.

— Как твое имя?

— Диана.

Ничто не существовало, кроме его глаз. Она восхищалась ими. Они были ярче любых бриллиантов, какие ей доводилось видеть. И он не моргает, подумалось ей. Моя любовь не моргает. Никогда.

— Диана. Тебе идет.

Мускулы вокруг его глаз ежесекундно меняли форму. Теперь глаза, казалось, пульсировали. Они то были огромными, как диски со вставкой из лазури в центре. То вдруг белок исчезал, и ей виден был только зрачок. Глаза превращались в черные дыры; глубокие и бесконечно загадочные.

Она обнаружила, что сходит с дорожки.

Ни разу не отвела взгляда от его глаз.

Эти глаза...

Тепло, любовь, безмятежность, нежная музыка, ее переполняет ангельская музыка.

Потом случилось нечто прекрасное.

Бормотание реки, пение птиц, дыхание ветра, поющего в ивовых ветвях. И все это растворилось в его глазах. И со всем этим растворилась и частичка ее.

Он видит, что я прекрасна, вне себя от радости подумала она. Я хочу отдаться ему, раствориться в нем. Я хочу отдать ему все. Но что я могу дать? У меня ведь нет ничего особенного, что он мог бы захотеть. Так?

Его глаза — огромные сияющие сферы.

Его улыбка. — теплая, любящая, жаждущая.

Голодная.

Его руки медленно, мягко поднялись, чтобы любовно заключить ее в объятия. Будто пара огромных крыльев, окутывающих ее восхитительным теплом.

Она приоткрыла рот в ожидании первого поцелуя.

Была суббота, три часа пополудни.

2

Суббота, три пятнадцать пополудни.

— Дэвид, присоединишься ко мне за кофе?

Приветствие Электры Чарнвуд долетело из дальнего угла вестибюля гостиницы.

Дэвид отпустил входную дверь, и та закрылась, отрезав шум рынка и проезжающих мимо машин.

— Не прочь, — улыбнулся он.

Электра вышла из-за стойки портье с массивным серебряным подносом в руках, нагруженным чашками и кофейником с густо-черным кофе.

— Надо же. — Она тепло улыбнулась. — Вижу, ты основательно проветрился. Далеко ходил?

— На окраину. Семейный визит.

— Значит, это будет мистер Джордж Леппингтон. Дядя? Дэвид кивнул.

— Не знаю, чем вы тут питаетесь в ваших краях, но ему это на пользу. Ему, наверное, далеко за восемьдесят, а выглядит он гораздо здоровее меня. Давай я подвину вазу.

Он передвинул вазу с середины к краю стола, чтобы Электре было удобнее поставить поднос.

— Ты знаешь Джорджа? — спросил он.

— Скорее, знаю о нем. Вижу его иногда в городе. А теперь, Дэвид, садись и развлекай меня, я только что прилежно обошла весь Уитби в поисках нового платья, но не смогла найти ничегошеньки, что бы мне подошло. О, проклята девчонка. Белые цветы.

— Извини?

Электра приподняла вазу, в которой стояла пара белых гвоздик.

— Сколько раз я ей говорила, никаких белых цветов. — Она бросила на Дэвида один из своих взглядов в упор. — Ты знаешь, что в Китае белый цветок — символ траура?

С улыбкой он покачал головой.

— Однако вестибюль не приобрел из-за них похоронный вид.

— Может, у горничной было предчувствие или вроде того, — вздохнула Электра. — Ладно. Давай я за тобой поухаживаю. Молока?

— Черный.

— Вот это мне по сердцу. Не стесняйся. Возьми печенье.

— Здесь всегда так тихо под вечер субботы?

— Всегда. Как в могиле, да? — Она взмахнула рукой, обводя покинутый вестибюль гостиницы с его островками столиков и стульев с красной обивкой. — Так что все здесь в нашем распоряжении. Чем займемся? Покачаемся на драпировках или пообкусываем головки с этих мертвенно-белых, гвоздик?

Глаза у нее озорно блеснули, отчего она стала выглядеть намного моложе. Дэвид не смог удержаться от смеха.

— Знаешь, что мне всегда хотелось сделать?

— Вперед, доктор, поразите меня.

— Использовать поднос как санки и спуститься на нем с лестницы.

— Давай, все в твоей власти. — Электра с улыбкой кивнула на серебряный поднос.

— Думаю, перед слаломом мне понадобится кое-что покрепче кофе.

Она рассмеялась, а потом спросила в привычной своей деловитой манере:

— Как тебе Леппингтон?

— Тихо.

— Как в могиле?

— Мне нравится.

— Больше, чем Ливерпуль?

— Ливерпуль бывает слегка суматошным, знаешь ли.

— В любое время предпочту большой город, — сказала она, размешивая сахар. — Мне нравится анонимность толпы. Здесь постоянно чувствуешь себя как в свете софитов.

— Так ты не поклонница городка?

— Я его ненавижу! — с чувством отозвалась она. — И эту гостиницу ненавижу. Огромная распроклятая развалина.

Дэвид потянулся за печеньем — он не был голоден после обильной еды, которую его заставил съесть Джордж, — просто он не был уверен, как реагировать на внезапную вспышку Электры.

— На первый взгляд не самое плохое место для жизни — и гостиница, и городок.

Электра теребила прядь иссиня-черных волос, взгляд у нее был задумчивый. От чашки кофе поднимался пар.

— Гостиница — это то место, куда приходят умирать.

Он поднял брови.

Электра улыбнулась. Дэвиду показалось, что за этой улыбкой скрывалось что-то большее, чем увлечение смертью.

— Звучит как нездоровое любопытство, так?

— Слегка мелодраматично. — Он улыбнулся, пытаясь приподнять настроение.

— Однако верно. За эти годы здесь умерли слишком многие. — Она отхлебнула из чашки. — Я здесь выросла. Ребенком я вела список людей, кто приехал сюда только для того, чтобы покинуть гостиницу вперед ногами. В некоторых случаях это были самоубийства. Когда мне было восемь лет, в соседней с моей комнате девушка умерла от удушья. Ее парня посадили за убийство, но он утверждал, что невиновен.

— Все они так утверждают.

— Моя тетя взобралась на подоконник на верхнем этаже и бросилась вниз на задний двор. Умерла от перелома шеи.

Дэвид решил дать ей выговориться. Совершенно ясно, что ей необходимо было излить душу.

0-хо, Дэвид, снова разыгрываем Христа, так? Впитываем боль ближнего? Нет, принялся убеждать себя он. Быть может, у Электры нет близких друзей или родственников, с кем она могла бы поговорить; это же форма катарсиса — так почему бы не позволить ей выпустить пар?