Томас Оуэн - Дагиды Страница 47

Он сдавил голову курицы большим и указательным пальцами, размахнулся и свершил ритуальный жест…

Черная курица взвинтилась, в последнюю долю мгновения голова ее отклонилась, и ножницы вонзились в запястье. От боли или, скорее, от неожиданности он разжал руку, и курица тут же выскочила. Рана была серьезная. Кровь шла маленькими толчками, но с каждым ударом сердца струя била интенсивнее.

«Это артерия», – решил он и тем не менее так и остался с ножницами в руке, более занятый проблемой мести, нежели необходимостью перехватить жгутом раненую руку. Идеал его кровожадных грез выглянул из-за ящика с землей: маленькая подвижная черная голова и выгнутая грудь, отмеченная вертикальной красной полосой. Курица смотрела на него вызывающе. Кровь текла беспрестанно.

Наконец он сдался и закричал. Курица в секунду исчезла. Он сел на землю, ужасно испуганный, не ожидающий ни малейшей помощи.

И тут появилась Фела.

– Чего ты орешь?

– У меня тяжелая рана. Скорей врача!

Он протянул ножницы, но она предпочла их не заметить.

– Сейчас позвоню.

Она вошла в дом совершенно спокойная и не подумала приблизиться к телефону. Вместо того подошла к окну и принялась наблюдать странную сцену в саду.

Он все еще сидел на земле и смотрел на свою текущую кровь. Иногда поднимал голову, словно взывая к небесам.

Черная курица вылезла из укрытия и застыла прямо перед ним. Он ее сначала не заметил, потом его лицо перекосилось от сумасшедшей злобы. Подобрал ножницы, попробовал встать – не удалось. Он уперся коленями в жирную скользкую землю, опустился на локти, постепенно теряя силы, и пополз к черной курице, которая, казалось, любовалась своим очевидным превосходством. С мучительно растянутым ртом, блестящий от липкого пота, он тащился уродливо и глупо. Его глаза, очевидно, уже не видели отчетливо. Когда он пополз не в ту сторону, курица подбежала совсем близко, будто призывая вернуться на правильный путь, будто желая сказать: «Здесь я, здесь». Его силы истощились в этой жалкой игре. Он затрясся, судорожно сжимая и разжимая пальцы, и ткнулся лицом в землю.

Тогда Фела покинула наблюдательный пост и спустилась в сад. Сердце мужа больше не билось. Он лежал раскинув руки, перемазанный кровью и землей, словно труп, забытый на поле битвы.

Черная курица взялась поклевывать почву, где кровь свернулась маленькими катышками, напоминающими зерна сливового цвета. Ей это, видимо, доставляло удовольствие – ее круглые глазки блестели. Наблюдающие за ней глаза Фелы также блестели.

Женщина присела и поманила ее. Курица прыгнула к ней на колени. Одной рукой лаская птицу, она расстегнула платье и прижала это нежное и теплое существо к своей обнаженной груди. Когда она ощутила биение другого сердца против своего, движения ее ласкающих пальцев усилились, убыстрились.

И тогда случилось нечто удивительное, осмос и трансмутация одновременно.

Черная курица вошла, абсорбировалась в Фелу, растаяла в ней, вернулась в некотором смысле в первородную материю.

И пока длилось молчаливое перевоплощение, зрачки Фелы остановились, обведенные вспыхивающим золотым кольцом, словно глаза ясновидящей Ее шея удлинилась, вздулась плавным закруглением, потом приняла обычный вид. Женщина глубоко вздохнула несколько раз. Действо свершилось.

На груди, в ложбинке, застряло несколько черных перышков. Она деловито отряхнулась и застегнула платье.

Эльна, 1940

Каким чудом ты нашел меня, папа?

Странная авантюра. Май 1940-го. Переполненный Брюгге напоминал какую-то гротескную ярмарку под ярким солнцем. Беспорядочные колонны бороздили город во всех направлениях. Автомобили самые причудливые, экипажи самые немыслимые, телеги, нагруженные скарбом, скрипели, гудели, громыхали, теснились в людской толчее. Каждый думал сугубо и только о себе. После нескольких дней колебаний и топтания на месте беженцы решили двинуться в глубь страны и, разумеется, не могли найти подходящего выхода или выезда из города. Солдаты побежденной армии бродили маленькими группами, искали ночлег и провиант, тщетно ожидая, что кто-нибудь ими займется. Большие черные грузовики планомерно пересекали старый город. Там в несколько рядов, выпрямив спины и стараясь удержаться в одной позе, сидели молодые немецкие солдаты с винтовками между колен. Некоторые машины, повинуясь какому-то таинственному приказу, сворачивали в сторону каналов, где солдаты устраивали нечто вроде бивуака. На главной площади под бесстрастным взором старинной каланчи разноцветная и лихорадочная толпа осаждала террасу кафе. Туристическое любопытство, видимо, нельзя рассеять за несколько дней. Посетите Брюгге, его церкви, музеи! Вторжение иностранной армии! По городу реяли слухи самые дикие! Киноактриса Бетти Штокфельд, выступая по английскому радио, рекомендовала держаться достойно. Браво, детка! Иногда самолеты рокотали на малой высоте, и каждый беженец инстинктивно втягивал голову в плечи.

Известие о капитуляции бельгийской армии, настигшее нас двумя днями ранее в Остенде, ошарашило и вместе с тем утешило. Нам было приказано передислоцироваться в Остаккер, что близ Гента. Мы повиновались, ничего не понимая. Никто, впрочем, ничего не понимал. Что с нами будет? Говорили о демобилизации, о возвращении к родным пенатам. «Оставаться в строю, – гласила инструкция. – Самовольный уход расценивается как дезертирство».

Меня связывали весьма приятельские отношения с неким Аккерманом – командиром батальона резервистов. Это был высокий худощавый человек – молчаливый, корректный, неопределенного возраста и убежденный фаталист.

С самого начала кампании нас порядком измотала вынужденная бессонница, и теперь, когда наши люди разместились в казарме, корпусной генерал разрешил нам квартировать у друзей в Брюгге.

Мы с Аккерманом совсем недавно познакомились, но вполне сблизились благодаря идиотическим передрягам войны. Теперь мы, как два заброшенных мальчугана, шлялись по улицам в поисках ночлега. Это оказалось совсем нелегким делом в старом перенаселенном городе при невероятной дезорганизации. Мои друзья уехали куда-то к французской границе. Их дом, битком набитый беженцами, был недоступен. Приходилось стучаться куда попало в поисках неизвестных благодетелей.

Но удача нам не улыбалась. Побежденные, если они не раненые, как правило, сочувствия не вызывают. Разозленные бесчисленными отказами, мы решились на последнюю попытку. Мы шли по набережной и остановились у примечательного старого дома – узкого и высокого, с готическими окнами. В ответ на наш звонок дверь немедленно открылась, словно кого-то ждали, и перед нами предстал старик с рыжеватой реденькой бородкой, с физиономией скучной и недоверчивой.