Демон движения - Грабинский Стефан Страница 5

На белой каменной террасе виллы, спускавшейся несколькими ступенями к саду, виднелись два человека, две красивые, совершенные фигуры. Женщина была светловолосой, с сапфировыми влажными глазами; тонкие черты Мадонны, сочащиеся рафинированной красотой, свидетельствовали о том, что для их появления должны были быть затрачены целые века культуры и целенаправленного отбора. Округлая грудь вздрагивала от неизъяснимого восторга, глаза, ошалевшие от любви, тонули в зрачках склонившегося над ней мужчины... А на это безумие любовного забытья лил золотые струи умирающий день...

И так они стояли среди оргии света и тепла, прекрасные, счастливые, как боги...

Он шептал какие-то страстные, ласковые слова, от которых кровь вожделела бури, в чувствах пылал пожар неутоленного ненасытного желания... Он склонился ниже... к устам... я узнал доктора...

Детский смех зазвенел изнутри виллы, и вскоре в застекленных дверях на веранде показалась миловидная маленькая девочка, которую вел за руку седовласый слуга. Малышка подбежала к родителям, в то время как слуга, подойдя к хозяину дома, обменялся с ним парой слов. Доктор слушал неохотно и с видимой рассеянностью, однако, немного поколебавшись, он попрощался движением руки с женой и дочкой, после чего исчез вместе со слугой в дверях дома.

Женщина еще некоторое время покачивалась с закрытыми глазами в удобном кресле-качалке, словно вновь переживая наслаждение от недавних ласк, а затем, взяв за ручку дочурку, начала спускаться с террасы вглубь сада. На последней ступеньке она словно задумалась; это продолжалось лишь мгновение, и вскоре мать и дочь уже шли

- 23 -

по тополевой аллее в безмятежной и прекрасной тишине вечера. Какое-то неземное, ангельское блаженство сияло на лице женщины, полнящемся распустившейся красотой молодости, и на лице дитя, что было наполнено прелестью грядущей очаровательности. Они прошли вдоль аллеи и ступили на прогулочную дорожку. Пройдя несколько шагов, мать приостанавливалась, позволяя малышке срывать цветы, буйно разросшиеся на пышных клумбах. Сама она сорвала белую лилию и вплела ее в волосы. Так они дошли до каменного выступа над прудом: мать хотела идти дальше, не меняя направления, но девчушка упорствовала, потянув ее за руку к скальному выступу. Поддавшись капризу дитя, она приблизилась к старой ограде...

Я почувствовал, как кровь забилась во мне легионом бешеных молотов и застучала в висках. Они остановились прямо у роковых брусьев. Женщина взяла дитя на руки; ее гибкая фигура отчетливо чернела на фоне переливающегося, опалесцирующего пруда... вечерний ветер играл в распущенных волосах... Малышка некоторое время внимательно вглядывалась в какую-то точку на воде... протянула ручки:

— Мама! Смотри... там!..

Мать опирается на перила, наклоняется... сильнее, ниже... сухой, хриплый скрежет, секунду она неустойчиво покачивается, после чего короткий, оборванный крик из двух грудей и... тяжелый всплеск падающих тел...

В этот момент на террасе показался доктор. Он посмотрел на пруд: по воде омута тянулись длинные, палевые волосы... рядом разок мелькнула светлая головка Лютки... потом все исчезло. Только глубокая водяная воронка начала поспешно заполняться... наконец омут в последний раз вскипел, разгладился и вновь был тихим, как прежде.

Я выскользнул из кустов сирени, встал посреди аллеи, освещенной кровавой закатной зарей, и посмотрел на террасу. Он посмотрел на меня... мы заглянули друг другу в глаза: долго, продолжительно... через некоторое время он угрюмо склонил голову на грудь. Тогда я погрузился в сумрак вечера...

27 ноября 1906 г.

ВАМПИР

Ветреная осенняя ночь развесила над Кастро де Брокадеро дико взлохмаченные облака. Яростный ветер, прорвавшийся сквозь щербатые зубцы Пико Невадо, с адскими завываниями проносился между раскидистыми вершинами деревьев, окружал замок хороводом разбойничьих посвистов, обкладывал со всех сторон свирепым воем. Иногда его порывы разрывали сцепившиеся в объятиях косяки туч, чтобы обнажить бледно-зеленый диск луны: на мгновение из пещер ночи возникали мощные угловые укрепления, вытянувшиеся косыми маршами бастионы, смелым броском в небеса возносились шпили башен. И снова все погружалось в необъятную тьму. Только множество филинов вылетали из каменных бойниц и со зловещими воплями бились о скалы...

В стройном готическом угловом окне едва горел тусклый свет: не спит хозяин замка, бдит дон Алонзо де Савадра. Замковые часы давно уже пробили двенадцать, давно прозвучала на башне латунная фанфара полночи, разнося тысячи отзвуков по хищным окрестным топям...

В комнату хозяина вошел среброволосый мажордом, чистокровный идальго, друг и слуга. Отдал ключи:

— Мне вызвать комнатного слугу, сеньор?

— Не утруждайся, друг мой, — этой ночью я не буду спать.

Он поклонился:

— Уже ухожу.

- 25 -

Граф опустился в роскошное кресло красного дерева с изогнутыми ножками. Перед ним на трехногом столике лежал какой-то старый мистический трактат — с цветными заглавными буквами и причудливыми арабесками. С пожелтевших страниц фолианта веяло особым, своеобразным духом; возможно, воспоминаниями о давних, великих моментах. Дорогая, драгоценная книга, наследие храбрых предков!..

Задумался над угасшей славой рода Савадра, забылся — он, последний из рода...

Прекрасные рыцари были — Христово воинство! И сам он был подобен им, когда в великолепной кольчуге, в окружении красивых оруженосцев ввел в этот дом гордую Бьянку Брадера, ставшую щедрой и властной госпожой. Ныне седой старец был уже в летах, и не было у него потомка... Род Савадра!.. Жемчужина Андалусии, владыки края, большие сердца, крепкие руки! И — ревнители веры. Ни один не запятнал себя ересью, ни один не угас в изгнании, ни один не сгорел в огне аутодафе. Двое, отринув мир, замкнулись в скальном уединении, где издавна жили блаженные. После смерти церковь признала их святыми. И вера их была сильна, горяча: только так умеет верить страстный дух испанца...

...Может быть, они и в самом деле слишком презирали плоть, может быть... Однако род их продолжал слабеть на глазах, угасал с фатальной быстротой. Некогда столь плодовитый, разросшийся мощными ветвями, он совершенно зачах в течение нескольких десятков лет. И вот, на нем, последнем отпрыске, должен был окончательно завершиться и погибнуть род Савадра...

Он провел усталыми глазами по галерее предков, переводя взгляд с лица на лицо. Впервые, возможно, его поразил контраст между верхними рядами портретов и последними отпрысками. Там — мужские черты, с широким размахом, грудь как круглый щит, внизу — странные утонченные головы, глаза затянуты туманом фанатичной веры, вытянутые аскетичные лица...

Задержал взгляд у самого низа и долго-долго всматривался в изображение предпоследнего: Оливареса. Брата и друга.

- 26 -

Как отличалось это молодое, наполненное жизненными силами лицо от своих побледневших, уставших от жизни соседей. Хм... хм... Оливарес, Оливарес...

Он впал в задумчивость.

Да, это правда. Старший брат во всех отношениях представлял собой дисгармонию с финальной линией Савадра. Как будто в нем род хотел в последний раз вспыхнуть величием былой физической силы, еще раз сверкнуть прежним великолепием. Поэтому он сосредоточил остатки жизненных соков, оттеснил фанатичную родню и выдал совершенного человека. Ибо в понимании дона Алонзо брат всегда был таким. Он ясно помнил ту стройную мужскую фигуру с черными волосами цвета воронова крыла, те огненные, страстные глаза и движения, проникнутые изысканностью и рыцарством. Оливарес был отважным всадником. Когда он на своем вороном арабском скакуне проезжал по улицам города, бросая пламенные взоры из-под опущенных краев сомбреро, окна и балконы наполнялись женскими фигурами, тысячи пылающих глаз сеньорит провожали его с тайным восторгом.

Храбрый был! Когда однажды в Мадриде разъяренный бык ринулся на побледневшего тореадора, Оливарес, легко перепрыгнув через барьер, по самую рукоять вонзил охотничий нож в сердце бестии.