Челси Ярбро - Костры Тосканы Страница 52

Еще прошу передать мои приветствия всему нашему кругу. Я надеюсь вернуться, как только Папа даст мне какой-то ответ.

Остаюсь твоим преданным другом

ГЛАВА 4

Большой неф собора Санта-Мария дель Фьоре был переполнен, на скамьях не хватало мест, опоздавшие прихожане садились прямо на каменный пол. День стоял солнечный, но ветер с холмов нес дыхание зимы и основательно выстудил огромное помещение.

С тех пор как Савонарола получил дозволение проповедовать с первой в городе кафедры, число его приверженцев возросло, и, похоже, большая часть собравшихся состояла из фанатиков неистового доминиканца. Остальных привело сюда любопытство. Месса тянулась невыносимо долго и, казалось, не кончится никогда. В церкви стоял гул голосов, люди нетерпеливо перешептывались и ерзали на скамейках, все ждали проповеди, обряд никому не был нужен.

Наконец под высокими сводами установилась напряженная тишина, которую нарушало лишь шарканье сотен подошв. Прихожане приподнимались со своих мест, чтобы взглянуть на угловатого маленького человечка с по-птичьи прыгающей походкой.

Симоне Филипепи обратился к донне Эстасии, неподвижно сидевшей возле него.

— Слушайте повнимательней, дорогая кузина, — прошипел он ей на ухо. — Его слова прольют на вашу душу бальзам.

Эстасия ненавидела все вокруг и никакого бальзама уже не желала. Голова у нее раскалывалась, ей было холодно, она три часа проторчала на жесткой скамейке, ибо Симоне притащил ее в церковь пораньше, чтобы занять места в первом ряду. Она позволила своим мыслям вернуться к прошлой ночи. Этот новый любовник, Этторе, совсем не доставил ей удовольствия. Он был неловок и тороплив, а после поспешил распрощаться, оправдываясь тем, что его ждет трудный день.

Донна вздохнула и в который уж раз мысленно укорила себя за глупый разрыв с Сан-Джермано. Теперь ему подобного ей не сыскать. Она раскапризничалась и поплатилась за свой каприз.

Шеи вытянулись, головы подались вперед — прихожане приготовились слушать настоятеля церкви Сан-Марко.

— С глубокой печалью и смирением в сердце, — чрезвычайно сильным и резким голосом провозгласил он, — молился я, чтобы гнев Господа нашего не обрушился на Флоренцию, утопающую в грехах. Я не выпросил и минуты отсрочки!

Это ужасное заявление было встречено мертвым молчанием, все прихожане замерли и обратились в слух.

— Но мне было сказано, что время для покаяния еще есть. Флорентийцы, покайтесь. Иначе ваш город превратится в бесплодную и выжженную пустыню. Не я возвещаю вам это, Господь глаголет через меня!

Симоне искоса бросил взгляд на Эстасию, та улыбалась презрительно и надменно. Губы ее шевелились, но что они шепчут, Симоне не мог разобрать, а шептала донна только одно:

— Глупо! Как это глупо!

Она сама плохо понимала, к чему относятся эти слова. То ли к речам проповедника, то ли к поведению прихожан, то ли к собственной неустроенной жизни.

Савонарола шагнул вперед, его ярко-зеленые глаза засияли.

— Сорвите с себя все яркое, ввергающее в соблазн, оденьтесь во все белое, зовущее к чистоте и невинности! Разруха и мор придут в этот город, если вы будете медлить. Я вижу меч гнева Господнего, уже нависший над ним, и он падет, сея смерть и опустошение!

Толпа слушала, замирая от ужаса, людей завораживали пророчества маленького доминиканца:

— Первые христиане с радостью шли на смерть, они жили в простоте и смирении среди языческой роскоши Рима. Они знали, что истина заключена лишь в Святом Писании. Их не смущала мощь огромной империи, они отвратили себя от лживых учений, они обратились помыслами к истинной славе…

Эстасия вздохнула и принялась разглядывать публику. Улыбка заиграла на ее чувственных полных губах. Оказывается, тут столько красивых мужчин! Куда она раньше глядела? Донна выделила среди всех одного, судя по одежде — пизанца. Когда торговец посмотрел в ее сторону, она подала ему знак, надеясь, что он найдет ее, после того как все кончится.

— Вам невнятен пример этих праведников. Вы увлечены ересью Платона и Аристотеля, полагая, что их идеи не противоречат учению Христа. Вы заблуждаетесь! Платон и Аристотель горят в аду — Он поднял руку в ответ на возникший в толпе ропот. — Они горят в аду! Я сам видел это благодаря милости Божией. А вы изучаете их труды, вы радуетесь, что постигли их мудрость. То, что вы переняли у них, ставит вас на путь греха и проклятия!

Молодой пизанец вновь посмотрел на Эстасию и осторожно кивнул ей.

— Вы ведь знаете, что позволяли себе друзья Сократа в отношениях между собой, вы ведь знаете, что этот грех осужден церковью особенно строго! В Писании сказано: таковые подлежат сожжению заживо!

Некоторые мужчины содрогнулись при этих словах, Лица других приняли свирепое выражение.

— Вижу, вам это не по вкусу. Вам хотелось бы о таком и вовсе не знать. Вы закоснели в своей развращенности и упиваетесь своей порочностью. Вы хотите убить в себе веру, подобно римлянам, убивавшим увещевающих их христиан. Но где теперь эти римляне? Ворошат угли в аду!

Симоне увидел, как Эстасия подает знаки красавцу пизанцу, и грубо схватил ее за руку.

— Вы ведете себя как девка. Внемлите наставлениям пастыря. Учитесь смирять свою плоть!

— Ах, Симоне, — вздохнула Эстасия с раздражением и притворилась, что слушает проповедь.

— Вы во всем подражаете римлянам и гордитесь собой. Вы бьетесь об заклад, играете в карты, в кости, вами правят алчность, азарт! Вы устраиваете бесовские игрища, превосходя в невоздержанности поганых язычников, прелюбодеяние — имя всем вашим нескончаемым карнавалам. Вы позволяете живописцам изображать Богоматерь в виде жеманницы, пышно разряженной и увешанной драгоценностями. — Проповедник указал на фреску Мадонны: — Видите? В этих глазах нет кротости и чистоты. Лицо бесстыдно, грудь полуоткрыта, и никого не обманет то, что она обнажена для кормления. Такая женщина не могла вскормить нашего Господа, ее назначение — развращать умы прихожан.

Взоры всех обратились к фреске, публика зашепталась, признавая правоту слов проповедника.

— Достойно удивления, что самые почтенные флорентийки раскрашивают свои лица и умащаются притираниями, пренебрегая всеми представлениями о приличиях. А что говорить о блудницах, чьи желания постыдны и отвратительны? Вы все видите их. Вы их касаетесь. Значит, осквернены и вы! Вся Флоренция объята свальным грехом. Я говорю вам: покайтесь!