Алексей Атеев - Псы Вавилона Страница 55

– Типун тебе на язык! – заорал Иван. – Этого-то не знаешь, куда пристроить, хоть на голову себе ложи.

– Ничего, товарищ Трегубов, улучшим твое жилищное положение.

– Когда?

– Всему свое время. И мы не во дворцах живем. Так выпьем же товарищи за раба божьего и советского Виктора… То есть я хочу сказать: за нового гражданина Страны Советов.

– Хорошо, Поп, врешь, складно, – заключил Пашка, проглотив содержимое своего стаканчика. Он поднялся с земли, взял гармонь и запел:

Служил на заводе Серенька пролетарий,И был он отчаянный марксист,И был он член завкома,И был он член цехкома,Ну, вобщем, стопроцентный активист.

Жена его, Маруська, страдала уклоном,Не сознавая времени момент.Накрашенные губки,Коленки ниже юбкиНу, словом, чуждый классу элемент…

Лицо Николая Попова закаменело, взор заблистал сталью, и он уже было отверз уста, чтобы одернуть зарвавшегося гармониста, но в это мгновение, перекрывая звуки гармошки и пение, трубно прокричал Нестеренко:

– Хай живе Иван Трегубов и його жинка, зробившие хлопчика Витюшку. Трохи выпьемо за их здравие.

Забулькала водка, звякнули стаканы, народ приступил к активному веселью. Через полчаса подвыпившие сварщики загомонили, заспорили, пытаясь перекричать друг друга. Не смолкала гармошка. Пашка, видимо, стремился исполнить весь свой репертуар.

Одновременно он выпивал и закусывал, что не сказывалось на темпе и качестве исполняемых произведений. Тематика же песен становилась все острей и злободневней. Вот он запел про то, как из одесского кичмана сбежали два уркана… «С винтовкою в рукою и с шашкой на бокою, и с песнею веселой на губе», – зажмурившись, вытягивал Пашка, словно представляя себя лихим махновцем. Сварщики на минуту притихли, когда прозвучали жалобные строки «товарищ, товарищ, болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке». Но еще больше их раззадорило «товарищ, товарищ, за что мы сражались, за что проливали мы кровь?».

– Лихие хлопцы были эти махновцы, – со знанием дела сообщил Нестеренко. – Рубали без пощады и красных, и билых, и жевто-блакитных.

– А желтые, это кто? – с интересом спросил Джоник.

– Петлюры. Помню, под Броварами в дозоре стояли. Бачу, якие-то хлопцы верхами до нас гонють. Мобуть, смекаю, це свои? Тут они из винтарей как вдарять. Вот тоби и свои.

– А ты за кого воевал? – на минуту перестав играть, с интересом спросил Пашка.

– Прекратите эти разговоры, – вмешался культорг. – А ты, Павел, кончай играть антисоветскую музыку.

– Почему антисоветскую? Народные песни…

– Народные! Контрой от них попахивает. Народные – это про степь, которая кругом, и про ямщика. Или про Хас-Булата удалого…

– А хочешь, революционную сыграю?

– Ну, давай.

Пашка растянул мехи гармони и заорал:

– За што Шарлотта кокнула Марата…

– Стой, стой, достаточно! Чтоб ничего подобного я не слышал. Ты с этими своими песенками нас всех под монастырь подведешь.

– А можно «Мурку» или эту «Нас на свете два громилы…»?

– «Мурку» отставить, а про громил давай наяривай. Она вроде разрешена, раз ее в кинематографе исполняют.

В этот момент к культоргу подошел Тимошка Волков. Похоже, он выпил меньше остальных, поскольку смотрел ясным взором, хотя и с прищуром.

– Пускай Пашка играет что хочет. А, Михалыч? – обратился он к культоргу.

– Ты еще тут встревать будешь. Заступник какой нашелся сопливый.

– Обижаешь, Михалыч. Я не сопливый. Я – передовик! Сто пять процентов выработки. Сам же в пример ставил.

– Ты, Тимоша, не обижайся, – примирительно произнес Коля, – но песенки эти кабацко-босяцкие у меня вот где сидят. – Он похлопал себя по потной шее. – Третьего дня секретарь комсомола товарищ Эткин внушение делал. А из-за кого? Из-за того же Пашки. Присутствовал этот самый Эткин на каком-то мероприятии, комсомольской свадьбе или там смотринах, уж не знаю. И там как на грех случился наш Пашка с гармонью. Ну и, конечно, стал выдавать весь свой репертуар. Эткин слушал да на ус мотал. С Пашкой он, конечно, толковать не стал, а мне на следующий день все высказал. И про есенинщину, и про хулиганскую тематику, и про антисоветский душок. Я ему: мол, Пашка – ударник труда. Ничего не значит, отвечает. Налицо моральное разложение и буржуазная зараза. Будь добр, искореняй. Не то на бюро вызовем, и не Пашку твоего, поскольку он не комсомолец, а тебя самолично. И уж там проберем с песочком. Так-то вот, Тимоша. Зачем мне неприятности? Я, конечно, понимаю: вы там у себя на Шанхае на советскую власть с прибором клали…

– Зачем так говоришь?! – закричал Тимошка. – Джоник, – повернулся он к американцу, – если на Шанхае живешь, то что, не советский человек?

– Мелкособственнические инстинкты вас заедают, – ввернул культорг.

– Зря ты так, Николай Михайлович, – вконец обидевшись на Попова, со слезами в голосе произнес Тимошка и махнул рукой. – Пойдем, Джоник, выпьем с тобой.

– Я знаю, почему Поп на Шанхай нападает, – сообщил Тимошка, наливая себе и американцу. – У нас там последнее время действительно не все ладно. Он, видать, наслышан, вот и злобствует. А я тут при чем? Мало ли кто где живет. Как работать, так – вперед.

– Что у вас такого происходит на Шанхае? – осторожно поинтересовался Джоник.

– А-а, говорить неохота. – Тимошка проглотил водку и захрустел луком. – Понимаешь, – прожевав, сказал он, – действительно дела творятся странные. Кому расскажи не поверит.

– Ну-ну?

– Ты, Джоник, выпей сначала, а то рассказывать не буду.

Американец пригубил свой стаканчик.

– До дна. Или тоже не уважаешь? Вот так. А творятся у нас дела лихие вот уже с месяц, а то и больше. Началось все с того, что в одночасье умер пацан, вроде змея его укусила. Ну, схоронили. А через пару дней по поселку пошел слух: мальчонка по ночам из могилы встает и к родне ходит. Так или не так, не знаю, сам не видел. Несколько стариков пошли на кладбище, разрыли могилу и вбили в мертвое тело кол.

– Неужели такое возможно? – в изумлении спросил американец.

– Отвечаю за базар! Тому полно свидетелей. Кровища, говорят, из тела так и хлынула. Свежая, между прочим, кровища. Мальчонка-то оказался… Как это? Слово забыл.

– Вампир?

– Вот-вот. Собралась толпа. И пошли громить родителев евоных. Дом сожгли, всех укокошили.

– Не может быть!

– Да точно. Не веришь – можешь прийти посмотреть. От халупы ихой одни головешки остались. Так вот, прибили этих кровопивцев, да, видать, не всех. Люди исчезать стали. Вот мильтон один пропал, потом босяк какой-то… А днями объявился дедок не дедок, но немолодой уже человек. Опять же говорю с чужих слов. Этот самый человек, вроде специалист по кровососам, специально приехал их изничтожать. Так он обшарил пепелище, в погреб, понимаешь, залез и нашел еще двух: босяка этого и девчонку, хозяйскую дочку. Вытащили девчонку из погреба, а она возьми и сгори. Такая вот интересная история.