Чак Хоган - Штамм Закат Страница 58

Полуразрушенный каменный замок, вобравший в себя столетия тишины и покоя, казался верным местом для охоты на вампиров. Впоследствии, обратив взгляд в прошлое, Сетракян понял: уже это обстоятельство должно было послужить предупреждением, что вещи, возможно, не таковы, какими они представляются.

В подвальных помещениях замка он обнаружил гроб. Простой современный погребальный ящик шестиугольной формы, сужающийся кконцу; весь деревянный, оти до, явно из кипариса; металлических деталей нет вовсе, гвозди заменены деревянными нагелями; петли — кожаные.

Ночь еще не наступила, но солнечного света в помещении было явно недостаточно, — и Сетракян не мог поручиться, что дневные лучи сделают свою работу. Поэтому, готовясь к тому, чтобы казнить на месте своего бывшего мучителя, Авраам вытащил серебряный меч, занес его над головой и скрюченными пальцами левой руки откинул крышку гроба.

Ящик оказался пустым. Даже более чем пустым — бездонным. Гроб был прикреплен к полу и служил своего рода люком, прикрывающим потайной ход. Сетракян достал из сумки головной шахтерский светильник, укрепил его на лбу и заглянул в открывшийся лаз.

Земляное дно колодца виднелось примерно на пятиметровой глубине — там начинался тоннель, уходивший куда-то вбок.

Сетракян нагрузился инструментами, не забыв про запасной фонарик, мешочек с батарейками и длинные серебряные ножи (ему еще предстояло открыть убийственные свойства ультрафиолета в коротковолновом диапазоне, равно как дождаться появления в свободной продаже ультрафиолетовых ламп), а все свои съестные припасы и большую часть воды оставил в подвале. Привязав веревку к железному кольцу в стене, он перелез через стенку гроба и спустился в тоннель.

Нашатырный запах стригойских выделений был резким и едким. Сетракяну приходилось ступать осторожно и постоянно следить, чтобы эта дрянь не запачкала ему башмаки. Он шел подземными переходами, внимательно прислушиваясь на каждом повороте, делал пометки на стенах всякий раз, когда коридор раздваивался, и вдруг, спустя какое-то время, обнаружил, что ему попадаются значки, нарисованные им ранее.

Поразмыслив, Сетракян решил вернуться по собственным следам к началу тоннеля под бездонным гробом. Там он выберется на поверхность, соберется с новыми силами и заляжет в засаде, ожидая, когда обитатели подземного мирка пробудятся с приходом ночи.

Однако же, когда Сетракян вернулся к началу коридора и взглянул вверх, он обнаружил, что крышка гроба закрыта. А веревка, которая помогла ему спуститься, исчезла.

У Сетракяна уже был достаточный опыт охоты на стриго-ев, и его реакцией на такой поворот событий был не страх, а гнев. Авраам мгновенно повернулся и нырнул в тоннель, откуда только что вышел, отчетливо сознавая, что, останется он в живых или нет, зависело сейчас только от одного: он должен быть гончим, а не гонимым.

На этот раз Сетракян выбрал другой путь и в конце концов наткнулся на целое семейство из деревушки наверху. Их было четверо, и все — стригои. Красные глаза вампиров жадно разгорелись при его появлении, но, когда на них упал свет Авраамова фонаря, создалось впечатление, будто твари — слепые.

Впрочем, они были слишком слабы, чтобы броситься в атаку. Единственной, которая поднялась с четверенек, была мать семейства. Сетракян увидел в ее лице снулость, характерную для истощенного вампира. Плоть потемнела, под туго натянутой кожей горла отчетливо проступали сочленения устройства, приводящего в действие жало. Выражение лица вампирши было сонное, отупелое.

Он отпустил их — с легкостью и без жалости.

Вскоре Сетракян повстречал еще два семейства, второе даже посильнее первого, однако ни одно из них не было в состоянии бросить ему сколько-нибудь серьезный вызов. В каком-то закутке Авраам обнаружил останки ребенка-стригоя, уничтоженного, судя по всему, при неудачной попытке вампирского каннибализма.

И нигде — ни малейших следов Айххорста.

Очистив от вампиров всю старинную систему подземелий под замком — и не обнаружив при этом никакого иного выхода на поверхность, — Сетракян вернулся к колодцу под закрытым гробом и принялся долбить древний камень своим кинжалом. Он вырубил в стене крохотный уступ, который мог бы послужить опорой для ноги, и начал трудиться над следующей ступенькой — примерно на полметра выше — в противоположной стене. Так он работал много часов. Серебро было плохим помощником — оно трескалось и гнулось, — а вот железная рукоятка и гарда кинжала оказались куда более полезными. Вырубая ступеньки, Сетракян размышлял о деревенских стригоях, которых он встретил — и уничтожил — здесь, внизу. По-настоящему, их присутствие в подземелье было лишено смысла. В общей картине не хватало какого-то важного элемента, но Сетракян устоял перед искушением дорисовать эту картину до конца, отбросил тревогу и полностью сосредоточился на той нелегкой работе, которой он занимался.

Спустя несколько часов — а может быть, и суток — Сетракян сумел утвердиться на двух ступеньках в верху колодца и начал вырубать последний уступ. Воды у него уже не было, заряд в батареях иссякал. Руки Авраама покрывал густой слой спекшейся крови, смешанной с пылью, он едва держал в пальцах кинжал, свой единственный инструмент. Наконец Сетракян уперся ногой в противоположную отвесную стенку и дотянулся до крышки.

Отчаянный толчок рукой, еще один — крышка отодвинулась и свалилась рядом с гробом.

В полубезумном состоянии, трясясь от усталости и паранойи, Сетракян выбрался из гроба. Вьюк, который он оставил здесь, исчез, а вместе с ним — его запас питья и еды. Изнемогая от жажды, с пересохшим горлом и спекшимися губами, он вышел из замка на спасительный свет дня. Небо было затянуто тучами. Аврааму показалось, что с момента его прихода в замок прошли годы.

У начала тропы, ведущей от крепости, валялась зарезанная вьючная лошадь с выпущенными кишками. Труп животного был холодный.

Из последних сил Сетракян поспешил в деревню, лежавшую у подножия холма, и тут над ним разверзлось небо: пошел проливной дождь. Один крестьянин — тот самый, кого Сетракян поприветствовал кивком на пути к замку, — сторговал ему за разбитые и остановившиеся часы немного воды и твердокаменных сухарей. Отчаянно жестикулируя, Сетракян вызнал у крестьянина, что, пока он был в подземелье, солнце три раза закатилось и три раза взошло.

Долго ли, коротко ли, но Сетракян вернулся в домик, снятый им несколько дней назад, однако Мириам там не было. Ни записки, ни какого-либо знака, предназначавшегося для него, ничего… На Мириам это было совсем не похоже. Сетракян постучался в соседний дом, затем в другой — на противоположной стороне улочки. Наконец какой-то мужчина открыл ему дверь — точнее, приоткрыл, так что разговаривать можно было только через узкую щель.

Нет, он не видел его жены, сказал мужчина на ломаном греческом.

Сетракян разглядел, что за спиной мужчины прячется женщина — испуганная и съёженная. Произошло что-то неладное? — спросил Сетракян.

Мужчина, как мог, объяснил, что накануне вечером в деревне исчезли двое детей. Подозревают, что это дело рук колдуньи.

Сетракян вернулся в снятый им домик, тяжело опустился на стул, обхватил голову своими окровавленными, изувеченными руками и стал ждать прихода ночи — того темного часа, когда должна была вернуться его любимая жена.

Она вышла к нему из пелены дождя — своими ногами, без костылей, которые помогали конечностям Мириам всю жизнь, пока она была человеком. Ее мокрые волосы висели косматыми прядями, ее плоть была белой и склизкой, ее одежда — пропитана грязью. Она вышла к Аврааму с высоко поднятой головой — на манер светской дамы, готовой поприветствовать новичка, удостоившегося войти в ее избранный круг. По бокам от нее стояли двое деревенских детей, которых она обратила, — мальчик и девочка, все еще хворые после трансформации.

Ноги Мириам были теперь прямые и очень темные. В нижних частях ее конечностей собралась кровь, поэтому ладони и ступни стали совсем черными. Куда делась ее робкая, неуверенная походка? Куда делась болезненная поступь, изнурявшая Мириам настолько, что Сетракян каждый вечер выбивался из сил, лишь бы облегчить ее страдания?

Как быстро — и как всецело! — она изменилась. Превратилась из любви всей его жизни в эту безумную, грязную тварь с пылающими глазами. Стала стригоем с особым вкусом к детям — детям, которых в человеческой жизни ей не дано было выносить.

Сотрясаясь от беззвучных рыданий, Сетракян медленно встал со стула. Какая-то часть его существа взывала: пусть все будет как есть! Иди с ней, иди с ней куда угодно, хотя бы даже и в ад. Отдайся вампиризму в отчаянии своем и боли своей.

Но он все же истребил ее — с великой любовью и в великих слезах. Детей он порубил тоже — без всякого сожаления к их порченым телам. Но Мириам — это было совсем другое. Авраам вознамерился сохранить для себя хотя бы частичку своей бывшей жены.