Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи Страница 59

Впрочем, после той дикой выходки в траурный день ничего подобного «безумный литовец» себе более не позволял. Одевался скромно, чтобы не сказать — бедно: в латаную, хотя и чистую длиннополую капоту[32], черную поддевку, черный картуз с потрескавшимся лаковым козырьком. А его красавица-дочь вела себя столь безупречно, что ее поведение словно очищало и оправдывало поведение ее отца.

К тому же оказалось, что пришелец действительно много знает и отличается острым умом. Так что вокруг него даже образовался кружок почитателей. В основном это были люди небедные, грамотные и интересующиеся не только днем насущным. Среди них оказался даже менакер[33] Завел-Буним. Безумный литовец толковал вечерами Писание, да так интересно и неожиданно, что почитатели его вскоре начали решительно предпочитать толкования Алтера-Залмана скучным и однообразным, как они говорили, комментариям рабби Хаима-Лейба. А менакер теперь, приходя к шойхету Орелу-Мойше Гринбойму, не столько занимался делом, извлекая жилы из только что зарезанных шойхетом телят, ягнят и индюшек, сколько вел длинные споры с Гринбоймом по всякому поводу. Начинал от тонкостей шхиты, а заканчивал уж настолько отвлеченными вещами, что шойхет только молча качал головою и посмеивался.

Однажды реб Хаим-Лейб оказался свидетелем такого спора. Зайдя на бойню, он обнаружил шойхета и менакера, горячо спорившими над освежеванной, но еще не разделанной говяжьей тушей. Менакер выполнял еще и обязанности кацева, то есть разделывал говяжье и баранье мясо после того, как шойхет выполнит свою работу. И то сказать: яворицкая община не отличалась ни многочисленностью, ни особым богатством, так что оплачивать отдельно труд менакера, а отдельно — кацева, возможности не имела.

И вот сегодня реб Завел вдруг, вместо того, чтобы выполнить свою роботу, извлечь жилы, а после разрубить тушу, принялся доказывать ребу Орелу некошерность зарезанной скотины. Во время проверки туши на кошерность, менакер усмотрел повреждения в коровьих легких, появившиеся еще при жизни животного. Как раз в тот момент, когда раввин вошел в помещение, реб Орел, свернув злосчастные легкие на манер кулька, заполнил этот кулек водой.

— Видишь?! — кричал он, тыча легкими чуть не в нос Завелу-Буниму. — Видишь, мешугинер?! Вода-то не вытекает, нет тут никаких дыр! Это кошер! Чистый глатт[34]! — тут он увидел раввина и воззвал к нему: — Скажите, реб Хаим! Скажите ему!

— Да-да, рабби! — воскликнул, в свою очередь, нервный Завел-Буним. — Скажите ему, что струпья на легких — это треф! Пусть продаст это мясо долиновским гоям, но, боже сохрани, никак не евреям! Это же хуже, чем подсунуть свинину! Тьфу!

— Насколько я знаю, — примирительным тоном сказал реб Хааим-Лейб, настороженно поглядывая на острейшие ножи-халифы, лежащие на расстоянии вытянутой руки от спорщиков, — у нас на Украйне, если у коровы или овцы нет сквозных ран на легких, а только струпья, так струпья эти срезают, но мясо от того не становится трефным. Правда, иные шойхеты, недобросовестные, не проверяют легкие с помощью воды, как это делаете вы, уважаемый реб Орел-Мойше, и совершают большой грех, выдавая трефное мясо за кошерное. И вы, реб Завел-Буним тут, конечно, правы, — раввин сделал уважительный поклон в сторону хмурого менакера. — Нужно быть очень внимательным и очень добросовестным. Еще рабби Шломо Клугер, знаменитый Магид из Брод, да будет благословенна память праведника, изобличил в подобных нарушениях нечестных хозяев Бердичевской бойни, да сотрутся их имена из нашей памяти. И, кстати говоря, ему пришлось бежать из Бердичева, потому что хозяева, разозленные его принципиальностью, донесли на него властям… — раввин сокрушенно покачал головой. Говоря всё это, он осторожно передвигался так, чтобы оказаться между разделочным столом, на котором лежали ножи, и разгоряченными менкаером и шойхетом. Конечно, у халифа затачивается только боковая грань, а острие округлое и безопасное, но, подумал раввин, береженого бог бережет. Когда ребу Хаиму удалось перекрыть путь к столу, на котором лежали ножи, он облегченно вздохнул и закончил с легким сердцем: — Вот ведь как бывает, а? Но, благодарение Богу, мы сами видим — ни капли воды не пролилось из легких этой коровы. Значит, струпья можно просто аккуратно срезать, но мясо кошерно…

Орел-Мойше торжествующе посмотрел на Завел-Бунима. Менакер был недоволен, но суждение раввина оспаривать не решился. Уже уходя, реб Хаим-Лейб вдруг сказал, обращаясь к нему:

— А кто вам сказал, реб Завел, что струпья на легких всегда делает мясо некошерным? Я слыхал, что так принято в восточных общинах. Например, в Измире, в Салониках. Но у нас, на Украйне, слава Богу, традиция иная, и наши мудрецы учат иначе. Так откуда вам стало известно, реб Завел? Это же очень интересный вопрос, — добавил он с благожелательным видом, — его стоило бы обсудить подробнее. Может быть, заглянете как-нибудь ко мне, побеседуем на эту тему? И Орел-Мойше составит нам компанию.

Менакер смутился. Потом буркнул, что слышал, мол, это от реба Алтера.

— Я так и думал, — реб Хаим-Лейб удовлетворенно кивнул. — Он очень знающий человек, наш Алтер-Залман. Всего хорошего, друзья мои. Так я вас жду как-нибудь, вечерком.

С чего живет реб Алтер и чем зарабатывает на кусок хлеба и на плату за постой, этого никто не знал. Когда его спрашивали (редко, правда), он неопределенно отвечал: «Кручусь потихоньку». Ребецен Хая-Малка претензий к нему не имела — платил он за жилье вовремя. Прочее ее тут не интересовало, да вскорости она и вовсе уехала к дочери в Ковно. Дом свой продала постояльцу, как говорят — за сущие копейки.

Теперь в доме бывало довольно людно — по вечерам, особенно с наступлением субботы. Собирались тут хасиды Алтера-Залмана. Рабби Хаим-Лейб отнесся к неожиданным предпочтениям некоторых бывших своих учеников снисходительно. Они напомнили ему времена его собственной молодости, когда ему тоже хотелось чего-нибудь этакого… А о том скандальном происшествии 9 ава он и вовсе забыл. Вернее, не то что забыл, а объявил его следствием кратковременного воспаления мозговых оболочек у реба Залмана, которое, в свою очередь, было вызвано чересчур усердным чтением старинных книг. Правда, время от времени казалось ему поведение реба Залмана странным — как, впрочем, и большинству яворицких евреев. И паче того казались ему странными речи «безумного литовца», страсть как любившего огорошивать яворицкого раввина неожиданной и парадоксальной фразой. Например, говоря о праведниках, сказал вдруг Алтер-Залман Левин:

— Чтобы высоко подняться, надобно сначала упасть в бездну.