Брайан Стэблфорд - Ангел боли Страница 62

Харкендер не думал, что способен на такое отвращение. Он скорее ожидал от себя циничного интереса и был уверен, что когда он снова окажется в большом мире, в этом будет заключаться его первая и единственная реакция.

«Что ты сделал со мной, Зиофелон? — возопил он молча. — Не вселил ли ты в меня душу Корделии вместо моей собственной? Где моя сила, которую ты так ценил? Где способность переносить грязь и низость мира?»

В его укрытии ему не явилось никакой подсказки. В комнате, куда он не желал заглядывать, не было ничего, кроме пота и горя, ничто не мешало уродливому совокуплению, которое совершалось только благодаря расчетливой жестокости и извращенности, за отсутствием каких-либо естественных возможностей.

Сверхъестественная сила не пробуждалась в несчастной шлюхе, в измученном теле не осознающей себя ведьмы не рождалась магическая власть.

Когда Харкендер, наконец, снова приник к смотровой щели, Геката была одна. Она молча лежала ничком на кровати. Она бы показалась мертвой, если бы не её кривые плечи, слабо подымавшиеся и опускавшиеся, что доказывало, что она все ещё жива и дышит. Не было ни крови, ни самых малых синяков.

В доме стояла тишина. Так продолжалось около дюжины минут.

Затем из комнаты напротив послышался приглушенный звук розги, ритмично опускающейся на кожу. По звуку Харкендер понял, что удары наносились с большой силой, и не удивился, различив сдавленные стоны боли — которые наверняка были бы криками, если бы их не сдерживал кляп.

Сначала Геката, казалось, не слышала звуков, но неожиданно она словно поняла, что они означали. Горбунья вскочила с кровати, словно испуганный зверь. Она вся затряслась, её скрюченные пальцы рук разорвали воздух так, словно это были когти. Наблюдателю показалось, что некоторое время она не понимала, человек она или дикое животное — он думал даже не о волках или кошках, а о чем-то гораздо более свирепом и неслыханном.

Когда она спрыгнула с кровати и подбежала к двери, семеня, как гигантский паук, Харкендер понял, что час пришел. Он почувствовал пронизывающий горячий порыв ветра и отошел от смотровой щели, сглотнув от неожиданного приступа тошноты. Его зрение помутнело, и он не сразу смог нащупать замок, закрывавший дверь тайной комнаты. К тому времени, когда он, наконец, выбрался в коридор и подошел к комнате напротив, дверь её уже была открыта, и Геката зашла внутрь. Он услышал рёв, достойный какого-нибудь легендарного чудовища.

Харкендер немедленно отшатнулся, как только заглянул внутрь, и спрятался за дверью, тесно прижавшись к стене. Он не мог пройти в комнату.

Софи, вся в кровоточащих ранах от розги, лежала на полу и извивалась как червь, не находя присутствия духа, чтобы встать и сбежать.

Геката больше не выглядела диким зверем. Она вернулась к прежнему облику и казалась спокойной, даже безмятежной, но её глаза были холодны и тверды, как камень, и слепы ко всему, кроме лица, на которое она смотрела. Она вытянула руки, будто бы желая помочь Софи — но без помощи глаз, занятых своей работой, руки лишь бессмысленно хватали воздух.

Палач Софи завис над полом, словно подвешенный на невидимой виселице. Его взгляд был прикован к горгоньему взору Гекаты, а тело начало вращаться, жестоко сворачивая его шею. Розга в его руке начала извиваться как живая, как посох Аарона, превратившийся в змею.

Затем появилась миссис Муррелл и попыталась войти в комнату, но Харкендер схватил её за руку и не пустил туда; он не знал, что сделала бы Геката, реши кто-либо вмешаться. Вместе они наблюдали за продолжением пытки. Харкендер снова онемел от ужаса — как и тогда, когда наблюдал за развратными действиями красноглазого мужчины; почему так случилось, он не понимал.

«Я должен быть сильнее, — говорил он себе. — Я должен контролировать эту глупую, жалкую плоть, которой обросли мои обожженные кости. Я должен сдерживать свои чувства, как я умел это раньше, позволяя себе лишь полезные эмоции и запрещая слабые и мягкосердечные. Я обязан, иначе как я могу заслужить доверие Зиофелона?».

К тому времени как Софи, наконец, сумела отползти, кровь из её ран уже стекала по ногам, и она билась в истерике от ужаса. Миссис Муррелл помогла перепуганной девушке встать и вытянула её прочь из комнаты в коридор, где чьи-то руки подхватили несчастную.

Харкендер удерживал миссис Муррелл ещё какое-то время, пока Геката не повернулась, чтобы посмотреть на них. Тогда он отпустил владелицу борделя и осторожно подтолкнул, чтобы та развернулась и убежала, — а сам остался стоять и был рад почувствовать, что успокоился. Ему, наконец, удалось добиться равнодушия хотя бы по отношению к разорванной на части жертве Гекаты.

Не отводя взгляда от ведьмы, Харкендер бережно прикрыл дверь, оставив их двоих наедине с оторванной головой, зависшей в воздухе в шести футах от пола. Окровавленная розга продолжала цепляться за голову, извиваясь, как змея.

Геката блаженно улыбалась, как невинный, который только что съел плод с древа познания и начинает познавать всю гамму ощущений от разнообразия человеческого знания и понимания.

— Овладей моей душой, — сказал Харкендер ровным голосом, прекрасно зная, что сейчас в нем говорит воплощение Зиофелона. — Я добровольно отдаю её тебе, ты должна это понимать. Это все, что я прошу тебя увидеть, постичь и принять: там, где двое, возможно только недоверие, но там, где трое, не устоит никто. Уничтожь, что желаешь, в мире людей, но не касайся ангелов. Я знаю, что должно быть сделано и будет сделано, потому что я долго ждал этого момента. Овладей моей душой, и ты увидишь — все знание здесь, оно ждет, чтобы его приняли и использовали.

До того, как его одеревеневший язык произнес эти слова, Харкендер не знал, что собирается сказать. Он не знал, в чем состояла цель Зиофелона, до того как услышал собственную речь. Теперь он понял ощущения Дэвида Лидиарда, почувствовал, каково быть инструментом, лишенным доверия и информации, — но принял эту необходимость. Он не восстал против тщеславия и жестокости своего хозяина. Вместо этого он прислушался.

Он прислушался и понял, что и почему делал Зиофелон. «Я — плод с дерева познания, подумал он. Я — способ показать ей, что она обнажена и не одинока. И я — убежище, предложенное ей Зиофелоном со всей искренностью, в надежде сделать её другом, а не врагом».

Он также понял, и даже слишком хорошо, что это может и не сработать, он смертельно рисковал. Все балансировало на краю пропасти — решительно всё!

Горячий ветер иссушил его душу, как стрела, пронизав его легкие.

— Что ты предлагаешь? — спросила Геката мерным голосом, глядя в самые глубины его души. Это не был её собственный голос — в любом случае, голос, который бы никто и никогда не услышал из её уст.