Юрий Кургузов - Луна - Солнце мертвых Страница 64

Я не стану надолго отвлекать ваше внимание, напомню лишь, что Стоунхендж представляет собой, по моим, разумеется, не слишком компетентным понятиям, храм под открытым небом. Древний, языческий храм. Правда, некоторые ученые мужи склоняются, кажется, к мысли, что этот величественный комплекс служил людям бронзового века своего рода обсерваторией, но это, господа, надо еще доказать. Вряд ли кто точно сейчас скажет, что за мистерии и действа разыгрывались кельтскими друидами внутри его мегалитических стен, однако насколько мне известно, основная масса исследователей все-таки полагает, что в центре этого капища совершались обряды, связанные с культом (и проблемами) плодородия и нередко сопровождавшиеся человеческими жертвоприношениями, возможно даже актами ритуального каннибализма, и эта точка зрения, как ни странно, всегда казалась мне куда более романтичной, нежели, так сказать, "астрономическая".

Но если я заговорил сейчас об этих древних камнях, то лишь потому как одного взгляда на Каменную Пустошь оказалось достаточно, чтобы понять: передо мной языческое святилище того же типа, что и Стоунхендж, правда, вдвое меньших размеров, гораздо хуже сохранившееся, но однако — и это самое невероятное, — по крайней мере, в данный момент — действующее!

К счастью, пустошь лежала в низине, за которой, по-видимому, и протекала река, а расположенные по кругу монолиты были невысоки, так что мы видели все как на ладони. А вот ч т о мы видели, — заслуживает более детального описания.

Во-первых, сразу скажу, что внутри этого каменного мешка горели сейчас несколько костров. Возле костров, на земле и валунах, сидели люди — очевидно, те, что пришли с хромым мальчиком и ужасным Черным Человеком. Все они молчали и казались очень испуганными и настороженными, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Но вообще-то ничего необычного пока не происходило.

Потом я обратил внимание на огромный, не менее трех с половиной метров в высоту дольмен в центре святилища, вход в который был завален тяжелой каменной плитой, и примерно метровой высоты массивный алтарь в нескольких шагах от дольмена. Рядом с алтарем стоял большой треножник, увенчанный округлым сосудом из позеленевшей бронзы или меди, как две капли воды похожим на тот, что я видел в подземелье Волчьего замка.

Откуда-то вдруг появились три женщины в длинных темных хламидах и с большими кувшинами в руках. Женщины начали обходить сидящих вокруг костров людей и поить их какой-то жидкостью. Но больше, повторяю, ничего особенно достойного внимания пока не происходило, и я вопросительно посмотрел на Яна: мол, что ж ты, приятель, пригласил на спектакль, а пьеса-то прескучнейшая.

Однако Ян только неопределенно пожал плечами и снова слегка мотнул головой в сторону камней — ждите. Я и ждал, конечно же, я ждал, но почему-то закралась маленькая досадливая мыслишка, что все это так и закончится ничем, что все эти люди посидят еще какое-то время как грачи на своих валунах да и поплетутся обратно в деревню.

Нет-нет, поймите меня правильно, я вовсе не жаждал их крови, не мечтал устроить побоище, но то, что должно было произойти здесь сегодняшней ночью, — д о л ж н о б ы л о п р о и з о й т и; это явилось бы логическим и закономерным финалом затянувшейся донельзя мрачной драмы. Повторяю, я не хотел никого убивать, как не хотел, разумеется, и сам быть убитым, — я лишь желал развязки.

И тут вдруг послышалось слабое, едва слышное пение. Хотя нет, пением это можно было назвать с большой натяжкой — скорее, приглушенный, заунывный вой. Люди у костров, отведав неизвестного напитка, принесенного женщинами в черных хламидах, начали постепенно впадать в транс — теперь они мерно раскачивались в такт выпеваемым словам и звукам, голоса их звучали все громче и громче, и вот уже странный хор загремел во всю мощь, сотрясая прозрачный ночной воздух режущей ухо варварской мелодией и песнопениями на каком-то неведомом тарабарском языке.

И я невольно вспомнил другую ночь — ту ночь, когда вот так же раскачивались и распевали черные клобуки у гроба дворецкого и плясала при свете костра и звезд свой бесстыдный сатанинский танец голая Эрцебет. Да, это были те же слова, та же абстрактная рваная мелодия, только многоголосый хор звучал гораздо более внушительно, громко и грозно.

Потом женщины с кувшинами куда-то исчезли, а возле самого яркого костра внезапно вырос худой мужской силуэт в длинной накидке и… с перевязанной белым бинтом головой.

Карл!..

Теперь уж, как вы понимаете, мое внимание всецело было приковано к дьявольскому святилищу. Рядом затаили дыхание Ян и двое других моих спутников.

И вдруг, разом, погасли все костры кроме одного — того, который ближе всех располагался к дольмену и возле которого стоял треножник. Темная, уродливо искривленная фигура поднесла Карлу странную лампу с девятью огнями, горящими гроздьями по три в каждой. Потом горбун притащил низкий пятиугольный столик, на который и была немедленно водружена лампа.

После этого Карл резко поднял обе руки вверх и развел в стороны. На груди его блеснула массивная бронзовая шестиугольная звезда (позже я узнал, что знак этот символизирует знаменитую Соломонову Печать), а на поясе — обнаженная шпага с эфесом очень причудливой формы.

И — начались заклинания…

(Оговорюсь заранее: в тот момент я знал только то, что знал, и видел лишь то, что видел, не понимая истинной цели и сути творимых управляющим колдовских движений и пассов. Это уже после Ян и некоторые другие люди разъяснили мне подлинный смысл происходившего тогда на моих глазах, и вам я сразу расскажу все таким образом, будто знал и понимал, что вижу и слышу, хотя на самом деле, повторяю, было иначе.)

Прежде всего Карл "воззвал" к четырем главным стихиям сущего. Медленно кружась на каблуках, он дунул "на все четыре стороны", и это означало воззвание к воздуху. Потом Карл повернулся к поднесенному горбатым карликом сосуду с водой, простер над ним руки и, постояв так некоторое время, бросил туда по щепоти золы и соли — то была жертва воде. Потом два других, рослых, прислужника вынесли из-за дольмена жаровню с углями, и управляющий кинул в огонь щепоть ладана, мирры, белой смолы и опять соли, что олицетворяло воззвание к огню. А жертву земле Карл принес, побрызгав водой из сосуда вокруг себя и окропив жертвенник.

По окончании этой предварительной церемонии все присутствовавшие на ней вдруг как по команде умолкли и сидели теперь неподвижно, протянув к треножнику руки, в которых я увидел маленькие блестящие пентаграммы.

Потом звенящим, надтреснутым голосом Карл начал читать уже собственно заклинания на совершенно не понятном мне языке. Однако слушателям его язык этот, видимо, был знаком — время от времени они разражались громкими одобрительными криками либо даже подхватывали и повторяли вслед за Карлом последние слова очередной фразы.