Энн Райс - Слуга праха Страница 66

Что касается машины… Это был совершенно нетипичный «мерседес-бенц»: к небольшому седану безупречно присоединили еще три секции, и сияющий черный автомобиль, словно вырезанный из обсидиана и отполированный вручную, стал в два раза длиннее обычного.

Машина проехала несколько кварталов, и шофер, беспрекословно повинуясь жесту Грегори Белкина, остановил ее.

Исполненный гордости священник — а быть может, пророк, или бог знает, кем еще мнил себя этот человек, — не прибегая ни к чьей помощи, вышел на ярко освещенный тротуар, будто хотел, чтобы в сиянии уличных фонарей все увидели его моложавое, гладко выбритое лицо и прекрасные вьющиеся волосы, коротко, как у римских легионеров, подстриженные на затылке.

Направляясь к цели своей поездки, он зашагал вдоль серых домов грязного квартала, мимо запертых темных магазинов с опущенными металлическими жалюзи, мимо надписей на иврите и английском. Капли дождя на его длинном пальто сияли, словно бриллианты. Охранники шли впереди и позади хозяина, старательно вглядываясь в темноту.

Ладно, предположим, что он и есть мой новый повелитель. Но если и так, как мне убедиться в этом? Он мне не нравился. В полусне я видел, как он оплакивал Эстер, слышал его рассуждения о заговорах и не чувствовал к нему расположения.

Почему я оказался рядом с ним, так близко, что мог коснуться его лица? Теперь я понимал, что этот широкоплечий, высокий мужчина в расцвете лет бесспорно красив и величествен, как древний викинг, только волосы его темнее и глаза черны словно угли.

«Не ты ли мой новый повелитель?» — мысленно задал я вопрос.

Властитель дум и лидер интеллектуалов — так легкомысленные продажные репортеры называли известного миллионера Грегори Белкина. Он шел и вспоминал свои слова, произнесенные перед бронзовыми дверями храма на Манхэттене: «Боюсь, это были не воры. Они искали не ожерелье. Они хотели нанести удар по нашей церкви. Это посланники зла».

Странно… О каком ожерелье он говорил? Я не видел никакого ожерелья.

Охранники, наблюдавшие за Белкином из машин, принадлежали к числу сторонников его учения, проповедовавшего мир и добро. Но все они постоянно носили с собой пистолеты и ножи, да и сам пророк не расставался с блестящим, как его машина, маленьким пистолетом. Вот и сейчас оружие лежало в левом кармане его пальто.

Он напоминал мне царя, привыкшего появляться перед толпой и потому тщательно следящего за каждым своим жестом. Но меня он не видел и не знал, что я наблюдаю за ним. Он не ощущал рядом присутствия призрака, своего персонального бога.

Что ж, я не был его персональным богом. Как не был и его слугой. Мне досталась роль наблюдателя. Хотелось бы мне знать почему.

Он остановился перед кирпичным домом с плотно зашторенными окнами и высокой крутой крышей. Дом мало чем отличался от тысяч и даже миллионов строений в этой части города, масштабы которого мне пока так и не удалось осознать до конца.

Я был заинтригован. Великолепные кожаные ботинки Белкина покрылись пятнами влаги. Интересно, зачем он привел нас сюда?

Он спустился на ступеньку и по узкому проходу направился в обратную сторону, туда, где виднелся свет. У него были ключи от маленькой калитки и от двери, расположенной между освещенными окнами полуподвального этажа.

Мы, то есть он и я, вошли внутрь. Я чувствовал, как меня обволакивает теплом.

Потолок над головой. Темноты как не бывало. За деревянным письменным столом сидит старик.

Человеческий запах — душистый, приятный. И благоуханная смесь великого множества других чудесных ароматов.

Как я уже говорил, все призраки, боги и духи любят наслаждаться ароматами.

Я долго голодал и теперь опьянел от запахов, наполнявших помещение.

Я осознавал собственное присутствие.

И медленно восстанавливал тело. Но по чьей воле? Кто приказывал мне? Как бы то ни было, происходящее доставляло мне удовольствие.

Ни одно слово древних заклинаний не слетело с моих губ. Тело мое становилось плотнее с каждой секундой. Все происходило так же, как в Нью-Йорке, когда я преследовал убийц. Я сознавал, что нахожусь в прекрасном теле, в теле, которое мне нравилось, хотя объяснить, что это значит, я тогда не мог.

Но теперь я знаю, что, становясь видимым, обретаю свое собственное тело, то, которым обладал при жизни.

Мое присутствие осталось незамеченным. Я спрятался за книжным шкафом и наблюдал.

Грегори Белкин остановился в центре комнаты, прямо под лампой, висевшей на старом, потертом шнуре. Что до старика, то он сидел за письменным столом и не мог разглядеть меня оттуда.

Стоявшая на столе лампа под зеленым абажуром излучала золотистый свет. На склоненной голове старика была маленькая кипа из черного шелка, какие носят ортодоксальные евреи.

Тщательно расчесанные белоснежные волосы и борода старика выглядели безупречно. Длинные пейсы красиво обрамляли лицо. И хотя сквозь поредевшую шевелюру на голове просвечивала розовая кожа, длинная борода по-прежнему оставалась густой.

На полках вдоль стен я увидел книги на иврите, арабском, арамейском, латинском, греческом и немецком языках и явственно ощутил запах пергамента и кожи. Я буквально погрузился в эти ароматы, и мне вдруг показалось, что глубоко запрятанное в памяти прошлое, все, что я так старался похоронить навеки, вот-вот оживет.

С первого взгляда я понял, что старик тоже не был моим повелителем.

Он даже не подозревал о моем присутствии и лишь пристально смотрел на молодого посетителя, высокого и сильного, который стоял сейчас перед ним в напряженной позе. Грегори Белкин стянул перчатки и аккуратно положил их в правый карман пальто, а затем похлопал по левому, где, как я знал, лежал пистолет — маленькое, но смертоносное оружие. Мне вдруг страстно захотелось услышать звук его выстрела. Однако он пришел сюда не для того, чтобы убивать.

Комната была заполнена книжными стеллажами. От старика меня отделяло несколько рядов, но просветы над корешками позволяли все отчетливо видеть. Я наслаждался благовонными ароматами, запахами железа, золота и чернил.

«Здесь вполне мог бы находиться мой прах», — мелькнула в голове мысль.

Старик снял очки в простой и хрупкой серебряной оправе и еще пристальнее посмотрел на посетителя, однако не поднялся с места.

Глаза у старика были необыкновенно светлыми — мне всегда нравились такие чуть водянистые, живые глаза, — но маленькими, утратившими прежний блеск и остроту зрения, что, впрочем, неудивительно, если принять во внимание глубокие морщины, избороздившие лицо.

«Учти, ты делаешься все сильнее и почти обрел видимую форму», — промелькнуло у меня в голове.