Юрий Ищенко - Одинокий колдун Страница 7

Егор чуточку раздвинул ресницы: оба старика сидели на стульях вокруг стола. Вяло жевали. На расстеленной поверх неструганных досок газете лежали сало, очищенные луковицы, большие ломти ржаного хлеба.

— Как там ведьма? — спросил толстяк.

— Что-то копошится, готовит пакость. Какую, я пока не понял. Я старею, она силу набирает, зараза, ей всего лет сорок, да и бабы такие к старости лютеют неимоверно. Недавно выселить меня решила, комиссию из горсовета привезла. Ничего, пока она меня побаивается, не поняла, что я чистым злом не оперирую и слаб как пьяный карась на песке. Если дотумкает, вот тогда худо мне придется.

— Зачем тебе мальчик? — злым неприязненным голосом спросил вдруг толстяк. — Не притягивай, не впутывай его, слышишь!

— Ничего я, Митя, не замышлял насчет пацана. Бьют его здесь, вот мамка бросила, сам ко мне зашел.

— А турнул бы сразу, да по шее слегка, и не приходил бы! Как звать его?

— Егорка, вроде, — нехотя ответил истопник, и убрал руку со лба мальчика.

— Эй, Егорка! — рявкнул толстый.

Егор понял, что лучше не притворяться, сел и исподлобья глянул на толстого.

— Подслушиваешь? — спросил язвительно толстяк. — Грешишь, малец? А ну, уматывай и не возвращайся. Не то прокляну тебя, нехристь!

— Не напугали, — гордо сказал ему Егор и пошел к двери.

Истопник захохотал: — Да, парень, нынче проклятиями никого не напугаешь...

— Стой, — опять крикнул мальчику толстяк. — Ну-ка, скажи, ты на самом деле крещеный или как?

— Не знаю, — Егор даже плечами пожал, такие глупости спрашивали.

— Значит, точно нехристь. Пошел вон, чтоб духу твоего!..

Егор вернулся домой. Было темно на дворе, отец запаздывал на работу, его дожидаясь. Отругал немного, затем показал, где ужин лежит (кусок жареной рыбы и сухая горбушка от буханки), зачем-то поцеловал неумело, уколов щетиной, и ушел. Кушать Егор не хотел — от запаха пищи подташнивало. Лег, не постелив ничего, на кровать в одежде и заснул опять. Даже клопов и крыс не успел побояться перед сном, потому что все еще слабым был.

Спалось ему несладко, казалось, что и не спит, а дремлет и все в комнате видит. Будто снова залезли в их комнату крысы. Нагло и весело скачут по стульям, столу, буфету, обнюхивают все вещи и брезгливо морщатся. И у жирных крыс были головы Ванды, Ханны и третьей дочки дворничихи Альбины, альбиноса и глухонемой от рождения. Такой белой крысой с красными бусинками глаз была Альбина, и он подумал, что это она, а не Ханна, самая противная и опасная крыса. И с огорчением он смотрел на симпатичного веселого крысенка (похожего больше на хомячка) с рожицей Малгоси... На стенах и потолке блестящим живым ковром повисли полчища клопов, зудели злые осенние комары, били в окно перепончатыми крыльями летучие мыши. Со двора доносились плаксивые, выворачивающие душу завывания и визги котов.

А потом он устал спать — слепил свет луны из открытого окна. Егор встал, чтобы задвинуть шторы, подошел к подоконнику. Загремел кольцами на гардинах.

— Не смей! — крикнули ему.

Напротив окна висела в ночном лунном воздухе неуклюжим и непристойным кулем дворничиха Ванда.

— Тамарка, сучка, дрянь, выгляни, полюбуйся, кто к тебе пришел, — шипела дворничиха, для убедительности тыча в стекла веником метлы.

Сухие прутья царапали по стеклу, издавая противный дребезжащий звук. Егор разглядел искаженное лицо Ванды, сказал то же, что и обычно:

— Добрый день, тетя Ванда.

— Это ты, змееныш? Чего у окна торчишь? Зови мамку, я с ней сейчас разберусь. Кровавыми слезами зальется!

Прикрыв глаза от слепящей, как прожектор, луны, Егор разглядел, что толстая противная Ванда почти не одета. Рваная ночная сорочка криво свешивалась с жирного плеча, обнажая большую, пухлую левую грудь. Вокруг соска на груди у нее росли пучки черных волос.

— Улетайте, — посоветовал ей Егор. — Мамы все равно нету. Она уехала далеко.

— Куда уехала? Не ври, змееныш. А то доберусь, придушу за тоненькую шейку.

— Сказала, что не выносит скандалов, поедет отдыхать в деревню. Мы ее с чемоданом по веревке на ту сторону спустили, — объяснил Егор.

— Адрес оставила? — деловито осведомилась Ванда.

— Нет, ничего не оставила, — грустно покачал головой Егор.

— Ничего, ты ей скажи при встрече, что не жить ей, падле! Никто меня безнаказанно не оскорблял. Гнить ей в земле, где бы ни скрылась. И вам с папашей гнить! — радостно и безумно тараторила дворничиха.

Она закинула голову вверх, к небу и луне, и медленно, как воздушный шар, украшенный нечесанной гривой волос, опустилась на потрескавшийся асфальт у подъезда. И пошла к себе во флигель.

Егор сидел у окна, смотрел во двор, где черными драчливыми тенями бесшумно метались собаки и кошки. Думал о маме, о себе. Крыс и клопов в комнате тоже не стало, если они не были его кошмарным сном. Но тогда и Ванда летала в этом сне? Чего же он сидит в трусах на холодном подоконнике и смотрит на царапины и трещины в стекле, оставленные метлой дворничихи?

Думал мальчик, что может совсем пропасть в этой жизни, в их диком и веселом дворе. Не из-за войнушки, которую ведет против него Ханна с приспешниками. Не потому, что он очень любит и мечтает играть с мячиком, в футбол, а Ванда мячи и футболистов ненавидит, сразу мячи ножом протыкает. Хочет ходить и ловить рыбу, а отец больше не берет его с собой, чтобы не мешал там пить портвейн (а он бы и не мешал, лишь бы дали удочку чуть-чуть подержать). Егор догадался, что дворничиха сильна по-настоящему, и весь двор, все жители двора в ее власти. Он не хотел ни сдаваться, ни умирать. Решил, что надо к истопнику приклеиться. Истопник ее не боится, сам силен и независим, и в чем-то таинственном тоже разбирается. Хотя так летать вряд ли умеет, на то она и ведьма, чтобы при луне летать. Пусть толстый друг истопника ругается, а Егор все равно придет в котельную.

Ночь продолжалась. Луна высвечивала насквозь весь сквер, все деревья с поредевшими от заморозков и дождей кронами. Егор в окно увидел, как две грузные тени вышли из котельной, осторожно, без шума заперли дверь, и пошли мимо сквера, таясь у стен, к арке. Они что-то несли в руках и старались, чтобы никто их не заметил. Вот это да, жизнь и приключения еще есть! Конечно, это шастали в ночи истопник с толстяком. Егор спрыгнул с подоконника, натянул трикотажные штаны, на бегу прихватил кофту и помчался прочь из квартиры, вдогонку за таинственными мужиками, чтобы узнать про их ночные дела.

Они шли по Большому проспекту в сторону заводов и доков. Шли не по пустому полотну дороги, где блестел мокрый черный асфальт и вспыхивали разными огнями светофоры, опять таились, крались вплотную к домам. Держались в тени деревьев, под черными неживыми окнами. Полночь была, все нормальные люди давно спали, так и не узнав про всякие странные дела соседей. И сам Егор короткими скрытными перебежками, от куста к стволу, от газетного киоска к бочке с квасом, затем к обшарпанному углу дома с вываливающимися кирпичами — воровато, умело преследовал мужиков.