Юрий Ищенко - Одинокий колдун Страница 71

Он был худ и крепок, лишь набрякшие, будто потрескавшиеся, черные от загара и копоти руки да изрезанное морщинами бородатое лицо свидетельствовали, что мужику много лет, он устал и истощился, и много чего пережил. Глаза глубоко упрятались в глазницы с тонкой, натянутой, как прозрачный пергамент, кожицей, но все равно глаза казались большими, странно округлой, как у птиц, формы. А зрачки, буравящие Машку и Оксану, были какие-то продолговатые, сплющенные с боков, и в полутьме ущелья они показались Машке мутными, густого бутылочного цвета, с зелеными искрами. Когда колдун завел их в землянку, — зрачки в бликах пламени еще больше сузились и стали черными; позже, днем на озере, они были почти серыми и спокойными.

Про мужика, несколько лет назад поселившегося на дальнем озере, знали многие в Семиозерье. Его там видели рыбаки (на Собачьем в августе особенно яростно резвилась щука), забредшие на болотные ягодники охотники или компании баб, собирающих грибы. Никто им не интересовался, хотя побрехать про загадочного нелюдима всякий был горазд. Болтали, что это сектант; что это монах, избежавший смерти и давший обет отшельничества; что мужик убил жену, отсидел положенный срок и приехал сюда. Сперва чужак регулярно появлялся в поселке, раз в месяц, но потом перестал захаживать. Бабы знали, почему перестал, как и знали (умудрившись не проболтаться ни одному мужику в поселке и на стороне, — это была их бабья тайна), кто он. Как они вычислили, учуяли в нем дар и силу, способную дарить им избавления от невзгод, — никто и никогда уже не установит точно. Говорили бабы, что первым просительницам приходилось особенно тяжко: даже взявшись помочь, поддавшись уговорам и воплям слезливым, — или спеша отделаться от этих воплей, — колдун мстительно и злорадно насылал на уходившую просительницу другую порчу, обычно неопасную, но пакостную, тягостную. Чаще всего это было недержание мочи... В общем, вовсе не табунами сбегались на Собачье озеро семиозерские бабы: шли самые отчаявшиеся, готовые кинуться об лед и в пламень для исполнения надежды. Такой была и Машка.

Она хотела замуж и хотела родить законного ребенка; то не было ревом неудовлетворенного пышного тела, — Машка, подобно всем поселковым, шебутным и простым девкам, не заботилась о сбережении какой-то там девичьей чести. В кавалерах и сожителях у нее побывало больше десятка холостых и женатых мужиков; с кем хотелось, с тем на травке валялась. И долго мнилось ей, что живет, как хочет, в полное удовольствие. Но вдруг, неизвестно как, в какой тайне выткавшись и скопившись, обмотала Машке голову и душу серая, плотная паутина тоски, расхотелось Машке так жить-веселиться. А людская молва и свой же скандальный характер дело сделали — не было у нее женихов. Можно было попробовать все сначала, в новом месте: она так и поступила, уехала в Зеленогорск (городок по пути в Питер), на фабрику, два года жила в тамошней общаге; жила, ждала, блюла себя, как получалось, да вдруг поняла — и там не выгорит. Что-то в ней самой было вкривь-вкось, мужики попадались на халяву да на пироги, а всерьез ни одного. И ее напугало созревшее желание вешаться: ни рожать без мужа, ни жить бобылкой она больше не имела сил. Тогда она вернулась в Семиозерье, дождалась осени и пошла к колдуну. Ведь он имел дело лишь с поселковыми и только летом-осенью; поговаривали, осенью-то колдун был чуток подобрее...

Примеряясь к постройке жилья, колдун, видимо, нашел и расширил, углубил чью-то яму (волчью нору или берлогу медведицы): укрепил стенки плотно сбитыми перегородками из тонких жердей, пересыпал дно крупным песком, оберегаясь от земляной сырости, а сверху настелил широких досок. Песок слышно похрустывал, когда подруги влезли в хижину, скрючившись в три погибели, чтобы протиснуться в низенькую маленькую дверцу. Машка ростом-то не выделялась, но когда разогнулась внутри, уткнулась головой в потолочные бревна, с которых ей на прическу и на пол посыпалась труха и прелая солома. В тесном помещении места хватило на две лавки, небольшой столик у стены, по углам валялся хозяйский скарб, к потолку крепились всевозможные мешочки, тряпки и пучки сухих трав, щепок, листьев и ягод. В печурке, сложенной из камней и кирпичей, с открытым очагом, трещали горящие березовые поленья; в подвешенном на железном пруте котелке, с густой сажей на боках, булькала вода, — в сером вареве всплывали и вертелись малоаппетитные лохмотья, не разобрать, трава ли, рыба ли, или еще чего. По слухам, мяса колдун не употреблял.

— Ну и чего вам понадобилось, барышни, — спросил, встав у входа за их спинами хозяин; чтобы уместиться стоя, он сильно сутулился и склонил голову набок, а черные глаза, как упрямые жуки, лезли и грызли девок, суля недоброе.

Сразу же порушился теплый уют, прибравший было измученных мокрых путниц. Машке очень не хотелось размазываться жидким оладьем перед хозяином, и она постаралась сохранить суровый вид.

— Она тебе все объяснила, — сказала Машка, указав на съежившуюся у огня Оксану. — Помоги нам замуж выйти.

— За любого или как? — насмешливо спросил колдун.

— За доброго, — тихо уточнила Оксана, хотела добавить «чтоб не пил», но сразу убоялась лишку требовать.

Колдун покряхтел недовольно, отвернулся, сел на лавку, о чем-то размышляя. Не вставая, дотянулся до очага, снял котелок с варевом, отставил, повесил на угли чайник; надрал с сухих пучков на стенах шелухи и высыпал в чайник, и из мешочков чего-то кинул — сразу запахло болотной вонью. Девушки следили за его лицом, пытаясь сквозь мрачность угадать его решение.

— Ладушки, попробуем, — сказал колдун. — Чего с собой захватили?

Из корзины и рюкзака они достали вещицы, которые советовали иметь в таких случаях опытные бабы: обе принесли по старой (обязательно нестиранной) и новой, ненадеванной, ночной сорочке; по домашнему истрепанному венику, у Машки это был свой веник, а Оксанка украла у заветного мужика, про которого даже Машка толком не знала; пучки начесанных волос, сломанные гребешки, тряпки, листья сирени и ягоды рябины, собранные у своих подъездов; каждая захватила по два банных веника — березовые и дубовые; кроме того, Машка принесла свою косу, отрезанную в шестнадцать лет, длинную, в кулак толщиной. Колдун сразу же взял в руки ее косу, пощупал узлы плетенья, понюхал, одобрительно закивал.

— С этого будет толк, — сказал весомо; девушки облегченно вздохнули.

Буквально за час он сплел из Машиной косы две плетки, заплетая и ее золотисто-рыжий волос, и две пряди с головы Оксаны (под корень, изверг, отхватил, обчекрыжив прическу), и еще какие-то жесткие, толстые прядки черного волоса (чей, не сказал). На плетках делал узлы, обмазывая их вонючим жиром из горшочка; на концах сделал утолщения. Потом они пошли из лощины по берегу озера на другой берег, к болоту, и там колдун приказал им раздеться догола, а сам развел костер.