Юрий Ищенко - Одинокий колдун Страница 78

Еще учась в духовной семинарии Кракова, он интересовался языческими культами славян, даже написал работу о смешении местных культов с истинным учением в первых христианских общинах Восточной и Центральной Европы. Поэтому историческая часть рассказа старика выглядела для ксендза достаточно достоверной: он читал о купальских ведьмах и идолищах Велеса. Кроме того, ксендз действительно был иезуитом (ибо только «воинов Христа» Ватикан решался посылать в смутную и опасную Россию); доктрины ордена учили, велели не соблазняться «просвещенным» или рационально-скептическим подходом к проблеме иных, нехристианских культов и верований. Ксендза много просвещали о сражениях между «старыми богами» и новым истинным учением, — хотя все многообразие язычества сводилось при том к дьявольской изощренности в порождении бесов и иной адской нечисти...

А несколько месяцев назад у ксендза исповедовалась старушка, рассказавшая, что ее дочь наслушалась баб и пошла куда-то на озеро, где колдун ворожил над ней для избавления от бесплодия. Описание колдуна, место действия — где-то под Выборгом, заставили ксендза предположить, что речь могла идти о том самом исчезнувшем Егоре. Старик говорил, что церковь не остановит Исход, нужен Егор, носитель столь же мощной силы, каковая рвется наружу из нечестивого захоронения...

Но все это не складывалось для него в убедительные доводы. Можно предположить: ксендз Владислав утром поехал на Васильевский остров лишь потому, что в его квартире разгорелся скандал. Старая монахиня Гражина, приехавшая в Петербург вместе с ним и неизменно ведшая его хозяйство, невзлюбила новенькую помощницу, русскую католичку Аглаю, недавно поселившуюся в доме, так как ее попросили уехать из литовского монастыря. Старушка не без основания посчитала, что «молодуха» пытается «оттеснить» и удалить ее, перехватывая все дела и излишне рьяно, «не по-божески», угодничая ксендзу. Он отчитал обеих, наложил суточные епитимьи с постом и молитвами. И поспешил уйти. Кроме того, строители предложили ему избавиться от переделок, обезобразивших боковые стены костела. Снаружи они очистили уже несколько медальонов и ниш, в которых должны были располагаться скульптуры святых и две великолепные чугунные птицы — грифоны, найденные в подвале. Внутри зала нужно было очистить от кирпичной закладки шесть пилястров, консоли с замечательным растительным орнаментом; а также подвесить под куполом храма ампирную трехъярусную люстру, копию той, что висела в дореволюционные времена. Но для проведения всех работ костел должен был на неделю прекратить службы. Ксендз согласился, пошел в гараж, вывел новенький серый «вольво» и задумался, куда он хочет отправиться. На встречу со спившимся священником он опаздывал (тот просил прийти в сквер к восьми, оставалось пятнадцать минут), но все же поехал на Васильевский остров.

Старик знал, когда и за что семью Дубовских увезли из Ленинграда. Но не знал, что сына разлучили с родителями, которых зачислили в британские шпионы. Владислав с двенадцати лет жил в новосибирском детдоме; его родители умерли от дизентерии в Магадане, в фильтрационном бараке, — если можно было верить справке из архива КГБ от 1989 г. Ему было за что ненавидеть эту страну. Хотя то, что наблюдал ксендз, приехав в Ленинград 91-го, прожив здесь два года, наполнило его ужасом и скорбью, а ненависть потихоньку остывала. Ведь трудно ненавидеть сирых, убогих и обделенных божьей благодатью.

Через Дворцовый мост, по набережной, сделав круг у Стрелки, под которой сидела огромная римская богиня с отбитыми ступнями и носом, он проехал к Съездовской улице, свернул на Большой проспект и притормозил у 25-й линии. Перед воротцами в сквер стояло два милицейских «форда» с включенными огнями «мигалок». Он заметил, что опоздал на полчаса, поборол неловкость и зашагал по центральной аллее, думая, что старик не дождался и ушел. С опасливым любопытством глазел на деревянную раковину эстрады, громоздившуюся невдалеке.

А старик, вечерний гость и апокалиптический вестник, был уже мертв.

Ксендз был потрясен настолько, что незряче перешагнул через бечевку с красными флажками, натянутую на колышках и турникетах, обошел караульных милиционеров и вплотную подошел к толпе служивых у изгороди, в дальнем пустом уголке сквера. Пока его несколько раз не окликнули, пока лейтенант в камуфляжной форме, с коротким автоматом, подвешенным за ремень на плече, не подошел и не хлопнул ксендза по плечу, — он стоял и смотрел на мертвое тело. А затем поспешно, кивнув и бормотнув извинения лейтенанту, ксендз опустился на колени, вдавливая в мокрую траву черное сукно парадной сутаны и ощущая, как просачивается сквозь ткань к его коже холодная вода, — он стал молиться.

Толстое, короткое тело батюшки лежало на боку, смешно разведя ноги, будто бы, и упав, тело продолжало делать беговые движения. Левая рука его, по локоть придавленная телом, врылась, вцепилась в землю, разорвав дерн и по запястье утонув в черной рыхлой почве. Правая рука неестественно была вывернута назад и вверх, то есть от чьего-то рывка вывихнулся плечевой сустав. Насупленное, ожесточенное лицо хранило печать удивления перед наступившей смертью. Из уха тек, густея и присыхая, ручеек зеленого гноя, запачкавший дряблую морщинистую шею и белый отложной воротничок поверх рясы.

Человек в синем кителе согнулся над мертвым, что-то углядел и с помощью лейтенанта осторожно перевалил тело на спину: из живота старика торчал золотой крест, большой и массивный, он как кинжал, по самое перекрестье был вбит в плоть старика. Удар прорвал всю одежду, вмяв ее в дыру на животе; вытекло немного крови, малозаметной на черной ткани. Крест вбили в живот старика таким образом, что распятие, выгравированное на металле, оказалось перевернутым: Христос по пояс, головой вниз был погружен в плоть убитого...

Следователь в синем кителе разжал кулак правой руки старика: выбрал из-под пальцев какие-то белесые развевающиеся нити, запихал их в прозрачный пакетик.

— Точно, волосы, — расслышал ксендз. — Видимо так: старик защищался и вцепился убийце в голову. В лаборатории мы установим, но пока мне кажется, что это была женщина, почти одного со стариком возраста, седая и неопрятная. Ну и здоровая как лошадь. Посмотрите, у него и лицо, и руки, и шея до мяса ногтями расцарапаны... Нет, ерунда получается, никакой бабе такой удар не нанести!

Одетый в мирское (новенькие плотные джинсы, итальянский свитер из овечьей шерсти, длинная, до колен, теплая зеленая куртка и шапочка с помпончиком), ксендз ехал в заполненном вагоне электрички. Сидел у окна, на жесткой выгнутой скамье из деревянных покрытых лаком дощечек. Было холодно, вагон не отапливался; на полу тряслись и перекатывались лужи черной торфяной воды. Он возвращался из Выборга, где имел встречу (о которой никого не известил, стеснялся и опасался) с одним из местных «целителей». Целитель, экстрасенс, объявивший себя также и колдуном белой магии, посвященным в тайны тибетской медицины, — в общем-то, оказался толковым, спокойным и ненавязчивым бизнесменом с двумя высшими образованиями; с ксендзом он беседовал (по собственному почину, для практики) на английском языке. Он был отлично осведомлен о себе подобных «знахарях» и экстрасенсах по всей области, являлся вроде как председателем профсоюза; говорил, что сообща они смогли решать вопросы с налогами, с легализацией нетрадиционной медицины, страховкой, наездами «братвы». Он рассказал ксендзу, что существует где-то под Каннельярви «дикий», независимый знахарь, про которого толком никто не знает. Дикарь живет в глухом местечке, работает редко и лишь с жителями крошечного поселка, в общем, не конкурент, и его профсоюз не трогает.