Сет Грэм-Смит - Авраам Линкольн Охотник на вампиров Страница 9

— Я не могу, — сказал отец.

Незнакомец стоял молча, разочарованный.

Потом сказал:

— Тогда я получу это другим способом.

Том и Элизабет Спарроу умерли. Три дня и три ночи Нэнси ухаживала за своими родственниками, страдающими лихорадкой, галлюцинациями, бьющихся в конвульсиях, и даже обыкновенно суровый шестифутовый Том рыдал, как младенец. Эйб и Сара все время находились возле матери, помогали ей готовить влажный компресс и менять белье, молились вместе с ней о чудесном избавлении, которое, как все они, где-то в глубине души, понимали, никогда не наступит. Старики видали такое и раньше. Они называли это «молочной болезнью», медленное отравление порченым молоком. Неизлечимо и смертельно. Эйб, который раньше никогда не видел смерти, надеялся, что Господь простит его за овладевшее им чувство легкого любопытства.

Он не говорил отцу о том, что оказался свидетелем разговора, произошедшим неделей ранее. Томас теперь часто был словно совсем далеко (а иногда и совсем отсутствовал) с той самой ночи и, казалось, не собирался принимать никакого участия в уходе за Томом и Элизабет.

Они умерли вместе, сперва он, она — через несколько часов. Эйб в тайне испытал разочарование. Он ожидал, что будет либо душераздирающий вопль, либо прочувствованный монолог, как случалось в книгах, что он читал вечерами. Вместо этого Том и Элизабет провалились в кому, пролежали несколько часов неподвижно, и умерли. Томас Линкольн, не опускаясь до таких вещей, как соболезнование хотя бы жене, поутру соорудил пару гробов из досок и отесанных колышков. К обеду чета Спарроу была предана земле.

Отец никогда не испытывал большой любви к дяде и тете, и единственным проявлением родственных чувств было то, что он их похоронил. Я прежде никогда не видел его таким молчаливым. Вечером он выглядел потерянным. Обеспокоенным чем-то.

Четыре дня спустя от болезни слегла и Нэнси Линкольн. Поначалу, она думала, что это просто мигрень из-за стресса от хлопот на похоронах Тома и Элизабет. И все же Томас Линкольн послал за доктором, что жил в тридцати милях. Ко времени, когда тот появился, к рассвету, на следующее утро, у Нэнси уже были галлюцинации и лихорадка.

Моя сестра и я встали на колени у ее кровати, нас трясло от страха и желания спать. Отец сидел рядом на стуле, пока доктор осматривал ее. Я знал, что она умирает. Я знал, что это Бог наказывает меня. Наказывает за мою любознательность, когда умирали дядя и тетя. Наказывает за убийство существа, которое не сделало мне ничего плохого. Я один должен ответить за это. Закончив, доктор позвал отца поговорить снаружи. Когда они возвратились, отец не мог сдержать слез. Никто из нас не мог.

Этой ночью Эйб сидел возле постели матери. Сара спала рядом, у огня, а отец клевал носом в своем кресле. Совсем недавно Нэнси провалилась в кому. До этого она кричала несколько часов — сперва в бреду, потом от боли. Томас и доктор держали ее, а она пронзительно возвещала, что «по глазам узнаете дьявола».

Эйб снял компресс с ее лба, погрузил его в чашу с водой, стоявшую у ног. Вскоре пришлось зажечь еще свечу. Огонек той, что горела у кровати, заколебался. Когда он вынул компресс и отжал, ее пальцы охватили запястье его руки.

— Мой мальчик, — прошептала Нэнси.

Она полностью изменилась. Лицо было умиротворенным, голос — спокойным и ровным. В глазах истлевали угли былого огня. Мое сердце подпрыгнуло. Это было чудом, ответом на мои молитвы. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Мой мальчик, — прошептала она снова. — Живой.

Слезы побежали по моим щекам. Все происходящее казалось кошмарным сном.

— Мама? — не понял я ее.

— Живой, — повторила она.

Я рыдал. Бог покинул меня. Бог забирает ее у меня. Она снова улыбнулась. Я почувствовал, как рука соскользнула с моего запястья, и ее глаза закрылись.

— Мама?

И тогда, голосом, тише, чем просто шепот, она повторила:

— Живой.

Больше ее глаза не открылись.

Нэнси Хэнкс-Линкольн умерла пятого октября 1818-го, в тридцать четыре года. Томас похоронил ее на склоне холма, за хижиной.

Эйб остался один на всем белом свете.

Мать была его единственной родственной душой. Она любила и поддерживала его постоянно, с того самого дня, когда он родился. Она читала ему длинными вечерами, всегда держа книгу в левой руке, а пальцами правой нежно перебирала ему волосы, и он засыпал у нее на коленях. Ее лицо было первым, что он встретил, когда пришел в этот мир. Тогда он не плакал. Тогда он смотрел на нее и улыбался. Теперь она ушла. И Эйб зарыдал.

Прежде, чем она была похоронена, Эйб решил, что уйдет. Оставаться в Литтл Пайджн Крик с одиннадцатилетней сестрой и убитым горем отцом было невыносимо. Не прошло и тридцати шести часов, как умерла его мать, а Эйб Линкольн, девяти лет, сложив все необходимое в шерстяное одеяло, уже продирался сквозь дикую чащу. План был блестяще прост. Он собирался добраться до Огайо. Он устроится на какой-нибудь флэтбот, доберется до нижнего Миссисипи, затем до Нового Орлеана, где можно наняться на любой из множества кораблей. Возможно, он уплывет на одном из них в Нью-Йорк или в Бостон. А возможно, он уйдет в Европу, посмотреть на бессмертные соборы и замки, которые так давно мечтал увидеть.

Рис. 12Б. Юный Эйб у могилы своей матери. Гравюра начала ХХ века, поименованная «Клятва мести».

Если он собирался действовать согласно своего плана, настало время уходить. Эйб решил покинуть дом сразу после полудня и, не успел он сделать четырех миль, как короткий зимний день увял в сумерки. Окруженный дикими зарослями, не имеющий ничего, кроме одеяла и разового запаса пищи, он остановился, сел возле дерева, перекусил. Он был один в темноте и тосковал по месту, где больше не мог жить. Он тосковал по матери. Он тосковал по сестре, по ее волосам, которые щекотали ему лицо, когда он засыпал на ее плече. К своему удивлению, он обнаружил, что тосковал даже по объятиям отца.

Я услышал истошный вопль — долгий, животный крик, эхом отражавшийся вокруг. В первую очередь я вспомнил о медведе, которого наш сосед Рубен Григсби видел у реки менее двух дней назад, и я почувствовал, что значит жить в глуши и выходить из дома без ножа. Раздался крик, снова и снова. Звуки летали вокруг меня, к ним добавлялись новые, и я слышал, что это были не медведи, не пантеры и вообще не животные. Я слышал совсем другие звуки. Человеческие звуки. В конце концов, я понял — что я слышу. Забыв про свои вещи, я вскочил и побежал к дому так быстро, как только позволяли ноги.