Виктор Песиголовец - Лицо порока Страница 9

Настя берет протянутые мной розы. Бережно, будто ребенка, прижимает их к груди, она любит цветы, это я давно знаю. Они для нее — самый лучший, самый желанный подарок. Я захожу в кухню, ставлю на стол тяжелый пакет.

— Это что? — интересуется Настя, заглядывая в него.

— Пельмени, которые ты сейчас приготовишь.

Она, обняв меня, целует в подбородок. Я приникаю к ее щеке, вдыхаю тонкий аромат волос.

— Поможешь сделать фарш? — почему-то шепотом спрашивает Настя. — Или ты предпочитаешь поваляться на диване перед телевизором, пока я, как жалкая рабыня, буду готовить тебе ужин?

— Нет, я хочу ополоснуться под душем, — отвечаю в тон ей, тоже шепотом. — Можешь присоединиться. А уж потом займемся пельменями.

— Обойдешься без меня! — Настя отстраняется, надевает передник и деловито осматривает принесенный мной кусок говядины.

Раздевшись, я иду в ванную. Но по дороге заглядываю на кухню.

— Иди сюда и немедленно поцелуй меня, котенок! — требую нахально.

— Жестоко? — улыбается Настя.

— Почему жестоко? — удивляюсь. — Не хочу жестоко!

Она уже хохочет:

— Но ведь ты сам так всегда говоришь: буду целовать тебя жестоко.

— Да? — я озадаченно чешу затылок. — Может быть. Но на моем языке это означает долго и нежно.

— А я о чем говорю?

Я стою и любуюсь Настей. Вот уж подарок судьбы! Стройная, длинноногая, пышногрудая. А волосы! Волосы — это отдельный разговор. Она посматривает на меня с легкой иронией и все еще держит в руках кусок мяса.

— Так ты будешь меня целовать? — не терпится мне заполучить ее в объятия. — Или мне так и ходить — не целованным?

— Ладно, — почему-то задумчиво вздыхает Настя. — Иди, я сейчас буду.

В ванной мы сначала целуемся. Вода стекает по обнаженным телам прямо на пол. Поцелуи вскоре переходят, так сказать, в постельный режим. Температура двух зараженных страстью людей резко повышается.

— Нет, в ванне лежать неудобно! — не выдерживаю я и, подхватив мокрую женщину на руки, бочком выношу ее из тесного помещения.

Потом, лежа на широкой тахте, уставшие, запыхавшиеся и счастливые, мы обнимаемся и, как молодожены, строим планы на будущее.

— Летом обязательно выкрою время, и мы с тобой поедем отдыхать на море, — обещаю я. — Дома скажу, что посылают в длительную командировку.

Настя поглаживает мою грудь и радостно улыбается.

В одиннадцатом часу вечера я — у порога собственной квартиры. Практически трезвый и в хорошем настроении. В обеих руках — пакеты с покупками. «Зарядился» в ночном магазине, истратив все до последней копейки. Семью ведь тоже надо кормить.

Дверь открывает сын и сразу выстреливает новость:

— Папа! А мама тебе купила, обалденный свитер!

И вновь Ивановка.

Грязная улица. Мокрые колени берез. Недоросли-ивы с копнами ржавых волос. На перекрестке — скособоченный магазинчик, возле него — угрюмый, как министр финансов, местный забулдыга. Держит под руку треногую старушку с горестным ртом, видимо, хочет выпросить у нее деньжат в долг.

А вот и знакомая осина. Стоит, нелепо согнувшись, как барышня после первого аборта.

Устин, верно, ждал меня. На столе уже все приготовлено — соленья, ломтики отварной курицы, картофель. И даже дымящийся чай налит в чашки.

— Садись, сынок! Как раз время позавтракать, — старик казался бодрым и был в приподнятом настроении. Мне подумалось, что он несомненно рад моему приезду.

Я окинул взглядом его крепкую, кряжистую фигуру. Одет так же, как и в прошлый раз, но рубашка — опять белая, как свежий снег, — уже другая, с пуговичками на воротнике.

— Ну, давай! — Устин удовлетворенно потер руки и принялся откупоривать бутылку.

— Говорите, в самый раз позавтракать? Но сейчас почти обеденная пора, — заметил я, принимая из его рук наполненный стакан.

— Никогда не кушай раньше, чем через три часа после восхода солнца и не позже, чем за час до заката, И будешь здоров, — менторским тоном сообщил старик, отирая рот. И затем, осушив стакан, продолжил: — Вот ты скажешь, а как же, например, Новый год встречать, это что, ни выпить, ни закусить нельзя? Ответ мой таков: на праздник можно и ночью попотчевать себя, но с умом. Дозволено вкушать лишь то, чего не касался огонь — капусты из кадки, рыбки вяленой, сальца солененького. Ну, а о спиртном разговор особый. Пей то, что на полыни настояно. Тогда не во вред, а на пользу пойдет. Нету у тебя на полыни, то хоть перцу в стакан насыпь.

Я усмехнулся, слушая речи Устина, и извлек из своей сумки водку, хлеб и колбасу.

— Новый год, дедушка, шампанским принято встречать. Где же его взять, настоянного на полыни?

— А ты загодя, с лета пучок полыни приготовь да макни в стакан перед тем, как принять. Вот бес и не отопьет прежде тебя, — Устин наклонился, достал из-под стола бутылку пшеничного спирта. Кряхтя, вытянул зубами пробку. И поднес горлышко к моему носу: — Чуешь, как полынью бьет? Настоял и держу для того, чтобы по капле в водку добавлять, если случится пить после захода солнца.

Мы принялись за закуски, запивая их горячим, ароматным варевом. Старик без него вообще ничего не ел.

— Вот вы рассказали мне, как нужно вкушать пищу, — проговорил я, еле ворочая языком в набитом рту. — Но ведь это же все пустые условности, разве не так?

Устин саркастически ухмыльнулся, отер подбородок и достал из-за пояса трубку и кисет.

— Вся жизнь наша, Ванятка, состоит из этих самых условностей, — вполголоса отозвался он на мои слова. — Весь порядок мирозданья на них держится. Посуди сам. Отец не может покрывать родную дочь, сын — мать, дедушка — внучку. Что это, как не условности? А вишь, необходимые они. Нарушь их, и чем все кончится? Постепенно вымрет человечество, выродится, — старик прекратил набивать трубку и взглянул на меня из-под своих заснеженных бровей. — Весь уклад нашей жизни, вся наша мораль — условности. В сущности, и заповеди «не убий», «не укради» и другие — тоже ни что иное, как они самые.

— Вы мудрый человек! — с долей восхищения заметил я.

Устин горестно улыбнулся:

— Я им не сразу стал.

Из кухни походкой властвующей королевы вышла кошка. Взглянула на меня брезгливо, как милиционер на бродягу, и прошествовала под окно, где солнце разлило свой апельсиновый сок.

— Давайте-ка еще водочки выпьем! — предложил я.

— Непременно! — охотно согласился старик. И вдруг спросил: — Ты задумывался, сынок, над тем, что такое наша жизнь? Зачем мы здесь?

Я неопределенно пожал плечами, разливая водку по стаканам.

— Сколько ни думай — смысла в жизни не найдешь. Чтобы ни делал, чего бы ни достиг — все ни к чему, один хрен помирать.