Амброз Бирс - Избранные произведения Страница 9

Я наблюдал за происходящим и размышлял над тем, как велит мне долг поступить, а ревнивая девица — ее звали Амула — стояла рядом, шипела от злости и изрыгала святотатственные проклятия. Когда зрители хлопали в ладоши, одобряя пляску Бенедикты, она норовила прорваться к пляшущим, чтобы задушить ее своими руками, я с трудом удерживал ее, а сам выступил вперед и позвал:

— Бенедикта!

Бенедикта вздрогнула при звуке моего голоса, еще ниже потупилась, но не прервала пляски. Тут Амула, совсем ошалев от ярости, с воплем бросилась к ним, стараясь прорваться в круг. Пьяные парни не давали ей дороги, дразнили ее и потешались, а она еще больше бесилась и рвалась к своей жертве. С гоготом, проклятьями и смехом ее отогнали прочь. Святой Франциск, моли Бога за нас! Я прочел жгучую ненависть в глазах Амулы, и холод пробежал у меня по спине. Бог свидетель, эта фурия способна растерзать бедное дитя, да еще будет похваляться своим поступком!

Мне уже давно пора было домой. Но я не уходил. Я опасался того, что может произойти, когда окончатся танцы, я слышал, что после танцев каждый парень провожает подругу домой, и меня ужасала мысль о том, как Рохус и Бенедикта останутся наедине среди ночного леса.

Каково же было мое изумление, когда Бенедикта вдруг подняла голову, остановилась и, ласково глядя на Рохуса, промолвила нежным, как серебряный колокольчик, голосом:

— Благодарю вас, господин мой, за то, что вы столь любезно избрали меня своей дамой в танце.

Поклонившись сыну зальцмейстера, она выскользнула из круга и, не успел еще никто опомниться, скрылась под черными сводами леса. Рохус сначала посмотрел перед собой растерянно и недоуменно, но потом, поняв, что Бенедикта сбежала, пришел в бешенство. Он кричал: «Бенедикта!» Он называл ее нежными именами. Но бесполезно — она исчезла. Тогда он бросился было вдогонку, собирался с факелами обшарить лес. Приятели его отговорили. Тут, заметив меня среди присутствующих, он обрушил гнев на меня; я думаю, если бы осмелился, он бы меня ударил.

— Ну, ты у меня еще поплатишься за это! — кричал он. — Жалкий рясоносец!

Но я его не боюсь. Хвала Богу! Бенедикта невинна, я могу относиться к ней с прежним почтением. Но страшно подумать, сколько опасностей ее подстерегает. Она беззащитна и перед злобой Амулы, и перед похотью Рохуса. О, если бы я мог постоянно находиться при ней, сторожить и защищать ее! Но я поручаю ее Тебе, Господи: не напрасно же уповает на Тебя бедная сиротка.

15

Увы! Злосчастный мой жребий! Я снова понес наказание и снова не знаю, в чем моя вина.

Амула стала распускать слухи про Бенедикту и Рохуса. Смуглянка переходила от дома к дому и рассказывала людям, что будто бы Рохус ходил за своей дамой к виселице. И что будто бы Бенедикта держалась с пьяными парнями самым бесстыдным образом. Когда об этом говорили со мной, я опровергал лживые рассказы, полагая своим долгом уведомлять людей о том, как все было на самом деле.

Но своими разъяснениями, противореча той, которая нарушила Девятую Заповедь о лжесвидетельстве против ближнего, я почему-то оскорбил настоятеля. Он призвал меня к себе и укорил в том, что заступаюсь за дочь палача вопреки показаниям честной христианки. Я кротко спросил, как же мне следовало поступить: не дозволять же, чтобы возводилась клевета на ту, что невинна и беззащитна?

— А какое тебе дело, — был я спрошен, — до дочери палача? К тому же известно, что она пошла с пьяными парнями по своей доброй воле.

На что я ответил:

— Она пошла с ними из любви к своему отцу, ведь если бы они не обнаружили ее в хижине, они бы сорвали пьяную злобу на старике, а она любит своего родителя, больного и немощного. Так все это было на самом деле, и я так и свидетельствовал.

Но его преподобие все равно осудил меня и назначил суровую епитимью. Я принял наказание всей душой, радуясь, что страдаю за милое дитя. И не ропщу против преподобного настоятеля, ведь он — мой господин и восставать против него, даже в помыслах, — грех. Разве послушание — не первейшая заповедь, данная Святым нашим Патроном ученикам его? О, как я нетерпеливо жду рукоположения и святого помазания! Тогда обрету я душевный покой и смогу лучше, самоотверженнее служить Небу.

Я озабочен мыслями о Бенедикте. Не будь я заточен в келью, отправился бы на Гальгенберг и, быть может, встретил ее. Я горюю по ней, будто она сестра мне.

Я принадлежу Господу и не вправе любить никого, кроме Него, отдавшего жизнь на кресте во искупление наших грехов; всякая прочая любовь — зло. О святые силы небесные! Что если это чувство, которое я принимаю как знак предназначения, как указание свыше, что я должен спасти душу Бенедикты, а вдруг на самом деле это — земная любовь? Молись за меня, о милый Франциск, и даруй мне свет, дабы я не ступил на ту дорогу, что ведет в ад. Свет и силу, о возлюбленный Святой, чтобы мне видеть верный путь и не сойти с него никогда!

16

Я стою у окна моей кельи. Солнце садится, и на той стороне ущелья все выше взбираются по склону вечерние тени. Ущелье наполняет туман, он колышется, точно поверхность глубокого озера. Я думаю о том, как Бенедикта не побоялась взобраться по этому страшному обрыву, чтобы бросить мне эдельвейсы. Я прислушиваюсь, не прошуршат ли камешки из-под ее отчаянных ножек, скатываясь в зияющую пропасть. Но проходит ночь за ночью. Мне слышно, как стонет в соснах ветер; как ревет водопад под горой; как поет вдалеке соловей. Но ее голос не раздается.

Каждый вечер туман поднимается из ущелья. Плывет волнами, вихрится кругами, расползается клочьями, а они всходят к небу, разрастаясь и темнея, и превращаются в тучи. Тучами укрываются горы и долины, могучие сосны и снежные пики. И гаснут последние отблески дня на ледниках, уступая землю ночи. Увы, в душе моей тоже ночь — непроглядная, беззвездная, безрассветная.

Сегодня воскресенье. Бенедикты в церкви не было, «темный угол» остался пуст. Я не мог сосредоточиться на службе и за этот грех с охотой подвергну себя дополнительной каре. Была Амула в толпе девушек, хотя Рохуса я не видел. Мне подумалось, что ее зоркие черные глаза — надежная охрана от соперниц, в ее ревности Бенедикта сможет найти защиту. По воле Бога самые низменные страсти могут служить благородной цели. Эта мысль дала мне утешение, но оно, увы, оказалось недолгим.

По окончании службы святые отцы и братия медлительной процессией потянулись из церкви через боковой придел, меж тем как прихожане выходили из главного портала. С длинной крытой галереи видна вся центральная деревенская площадь. И как раз когда по галерее вслед за святыми отцами проходили мы, монахи, я оказался свидетелем того, что до самого смертного часа буду считать неправедным делом, которое Небеса допустили, мне неведомо для какой цели. Должно быть, святые отцы знали о том, что готовится: они замедлили ход, чтобы мы успели увидеть с галереи свершающееся на площади.