Натали Голдберг - Человек, который съел машину: Книга о том, как стать писателем Страница 11

Используя их, вы не только печете торты и топчетесь у плиты – вы обращаетесь к миру. Это глубоко политический акт, потому что вы не просто греетесь в жарких волнах собственных эмоций – вы предлагаете голодным немного вкусного хлеба.

Прожить жизнь дважды

Писатели проживают жизнь дважды. Они ведут обычную жизнь – так же торопливо, как все прочие, делают покупки в гастрономе, переходят улицы, одеваются по утрам на работу. Но кроме этого они тренируют в себе другую часть, которая проживает все по второму разу. Она садится, заново просматривает и перелистывает жизнь, приглядывается к ее ткани и деталям.

Когда начинается ливень, все бегут по улице, прикрываясь зонтами, плащами и газетами и торопясь укрыться дома или еще где-нибудь. Писатель же возвращается под дождь с тетрадью и ручкой в руках. Он смотрит, как собираются на дороге лужи, как хлещут по ним водяные струи. Вы можете подумать, что писательская практика – какое-то идиотское занятие: только идиот полезет под дождь, чтобы смотреть на лужи. Умный человек спрячется под крышу, чтобы не простыть, а если простуда все же нагрянет, у него имеется медицинская страховка. Лишь идиотам лужи важнее собственного здоровья, безопасности и своевременного прихода на работу…

Наконец, писателю интереснее снова прожить жизнь в своих текстах, нежели заработать денег. Разумеется, писатели тоже любят деньги – любой художник, вопреки распространенному убеждению, не прочь хорошо покушать. Просто деньги не являются для него движущей силой. Я чувствую себя очень богатой, когда у меня есть время, чтобы писать, и очень бедной, когда мне регулярно присылают чеки, но у меня нет времени заниматься своей истинной работой. Задумайтесь: работодатели платят вам деньги за ваше время. Это основная ценность, которой владеет каждый человек. Мы обмениваем время своей жизни на деньги. Писатели задерживаются на первой части этой формулы обмена – своем времени – и чувствуют его ценность еще до того, как получают за него деньги. Они держатся за него и не горят особым желанием его продавать. Это все равно что получить в наследство фамильную землю. Она всегда была у вашей семьи, ваши предки издавна владели ею – и тут приходит кто-то и хочет ее купить. Умный писатель никогда не продаст слишком большую ее часть. Он знает, что на вырученные деньги сможет купить себе вторую машину, но зато лишится места, где можно посидеть в тишине, места, о котором можно мечтать.

Поэтому, когда вы начинаете писать, полезно быть немножко идиотом. Внутри вас есть эта неторопливая личность, которой нужно время; она не дает вам распродать его целиком. Этой личности нужно свое место, и она будет заставлять вас выходить под дождь и смотреть на лужи – обычно без головного убора, чтобы капли ощущались разгоряченной кожей.

У писателей хорошие фигуры

Люди не понимают, что писательство – это не только умственная, но и физическая деятельность. Чтобы писать, нужно видеть, чувствовать вкусы и запахи, ощущать и приводить в движение все, что есть вокруг вас. Правило писательской практики, гласящее, что «ваша рука не должна останавливаться», – это способ физически преодолеть умственное сопротивление и прорваться сквозь пелену убеждения, что писательство – это только идеи и мышление. Вы физически связаны с вашей ручкой, а через вашу кисть и всю руку на бумагу ложится запись ваших ощущений. Тело и разум нераздельны, поэтому через умственные препятствия к писательству можно пробиться с помощью физического акта написания текста – точно так же, как каратист может разбить доску рукой, если поверит, что дерево ее не остановит.

Один из моих учеников после занятия пораженно сказал: «А, я понял! Писательство – это визуальное искусство!» Да, а еще кинестетическое, приземленно-телесное. Я как-то сказала четвероклассникам, что моя рука писателя могла бы свалить наземь Мухаммеда Али. Они поверили мне, потому что знали, что это правда. Шестиклассники старше, и в них уже куда больше скепсиса. Мне пришлось доказывать слова делом, пробив кулаком шкафчик.

Когда я наблюдаю, как человек пишет, я по одной лишь его позе могу сказать, совершил он прорыв или нет. Если да, то его зубы стучат так, будто больше не держатся в деснах, сердце колотится или ноет, он глубоко дышит. Его почерк становится более размашистым и крупным, а тело расслаблено так, что он способен преодолеть еще очень долгий путь. Вот почему я говорю, что у писателей – неважно, толстые они или худые, мускулистые или пухлые, – у всех хорошие фигуры. Они все время тренируются. Не забывайте об этом. Они всегда в тонусе, всегда настроены на ритм холмов и дорог, всегда готовы к многим часам работы и километрам текста на бумаге. Они изящно перемещаются между мирами.

Великие писатели в первую очередь передают нам не свои слова, а свое дыхание в момент творческого озарения. Если вы прочтете вслух великие стихи – например, «Жаворонка» Перси Биши Шелли, – придерживаясь ритма, заложенного автором, соблюдая расставленные им акценты и паузы, вы начнете дышать в унисон с автором, проникаясь вдохновением того момента, в который были созданы эти стихи. Это дыхание обладает такой мощью, что полтора века спустя способно пробудиться в нашей груди. Следуя ему, вы испытываете невероятный подъем. Поэтому возьмите себе на заметку: если вы хотите настоящего кайфа, не нужно пить виски – лучше почитайте вслух Шекспира, Теннисона, Китса, Неруду, Хопкинса, Миллея, Уитмена – и позвольте своему телу запеть.

Как слушать

Когда мне было шесть лет, я как-то села за фортепиано своей кузины в Бруклине и стала притворяться, что играю песню, напевая: «В сумерках, любовь моя…» Моя кузина, которая была на девять лет старше меня, обрушилась рядом со мной на табурет и закричала: «Тетя Сильвия, у Натали нет слуха! Она не способна петь!» С того момента я никогда больше не пела и очень редко слушала музыку. Когда по радио передавали записи бродвейских мюзиклов, я запоминала лишь слова – но никогда не пыталась повторить мелодию. Став старше, я иногда играла с друзьями в «Угадай мелодию». Стоило мне что-нибудь промычать, как все начинали хохотать, будучи не в состоянии поверить, что мое мычание – это «Моложе, чем весна» из «Юга Тихого океана». Так я могла по крайней мере привлечь к себе внимание, хотя в глубине своей юной души мечтала быть Джипси Розой Ли. Ведь я же знала слова всех песен! Но в общем и целом мир музыки оставался для меня недоступным. У меня не было слуха. Это был физический недостаток – как отсутствие ноги или пальца.

Несколько лет назад я пришла на урок к суфийскому учителю пения, и он сказал мне, что отсутствие музыкального слуха – это миф. «Пение – это на 90 процентов слушание. Вам просто надо научиться слушать». Если вы слушаете правильно, всем телом, то оно наполняется музыкой до краев – и стоит вам открыть рот, как она автоматически начинает литься из вас. Несколько недель спустя я впервые в жизни спела в унисон с подругой – и на меня снизошло озарение. Мой собственный голос пропал, и наши два голоса слились воедино.

Писательство – это тоже на 90 процентов слушание. Вы должны настолько глубоко вслушиваться в окружающий вас космос, чтобы наполнить им себя, а когда вы начнете писать, он прольется из вас на бумагу. Если вы сумеете ухватить эту окружающую реальность, вашему тексту больше ничего не понадобится. Вы должны слушать не только человека, сидящего за столом напротив вас, но одновременно с этим воздух, стул, дверь. Выйти за дверь. Впитать в себя звуки времени года, звуки красок и оттенков всего, что вы видите из окна. Прислушиваться к прошлому, будущему и настоящему того места, где вы находитесь. Слушать собственное тело – не просто ушами, но руками, лицом, затылком.

Слушание – это восприятие, впитывание. Чем более чутко вы способны слушать, тем лучше будете писать. Вы принимаете все вокруг как есть, не судя и не оценивая, и днем позже сможете написать правду о том, что вас окружало. Джек Керуак в своем перечне писательских правил сказал: «Будьте покорны всему, открывайтесь и слушайте». А еще он сказал: «У нас нет времени на поэзию – только на жизнь, как она есть». Если вы сумеете описывать все как есть, вам не нужна будет никакая иная поэзия.

Ребе Залман Шахтер однажды рассказал группе людей в Lama Foundation, что, когда он учился в раввинской школе, ученикам не разрешалось делать записи. Они должны были просто слушать – предполагалось, что, прослушав лекцию, они запоминали ее содержание. Идея была в том, что мы способны запомнить все. Мы сами выбираем отбрасывать многое и обучаем этому свой разум.

Я часто прошу учеников «вспомнить» то, что было перед этим прочитано или прослушано на занятии: «Как можно ближе к тексту повторите что-то, что произвело на вас наибольшее впечатление. Не отстраняйтесь, сказав: "Мне понравилось, как она рассказывала о ферме". Точно воспроизведите подробности: "Стоя посреди поля, я чувствовала себя более одинокой, чем ворона"». Такое глубокое, безоценочное вслушивание не только помогает быть более открытым и восприимчивым, но пробуждает в вас собственные истории и образы. Слушая мир вокруг в подобном ключе, вы становитесь ясным зеркалом, отражающим реальность – вашу и ту, что вокруг вас.