Газета Завтра - Газета Завтра 197 (36 1997) Страница 11

Поразительно, но всего лишь для трех заложников у боевиков нашлось семь схронов-зинданов в семи населенных пунктах. Судя по тому, что сообщает Н. Иванов, их узилища были давно подготовлены, значит, предназначены не специально для этой группы из трех человек, а для многоразового использования. Снова идя по пути экстраполяции, можно говорить о налаженной и повсеместной системе тюрем в Чечне и обыденности, привычности захвата людей с целью выкупа или использования в качестве рабской силы “свободолюбивым чеченским народом”. О рабском труде книга Н. Иванова не сообщает, но несколько сообщений об этом прорыве средневековых традиций горцев в ХХ век, появившиеся и гневно “опровергнутые” в конце 80-х годов, дают возможность уверенно считать, что эта традиция живет и никогда не исчезала.

Что касается Н. Иванова и его товарищей, то их захват определялся исключительно стремлением получить выкуп за полковника налоговой службы и банковского служащего-балкарца. В операцию было вовлечено несколько десятков человек, которые, естественно, не могли участвовать в боевых действиях “в защиту свободы и независимости”, охраняли своих пленников, вели переговоры о цене свободы и не имели нареканий со стороны жителей аулов или обитателей командных пунктов борцов за свободу Ичкерии. Это означает, что такого рода создание капитала (личного, кланового) принято национальной психологией, естественно для горских обычаев и не расходится с вайнахской интерпретацией права и праведности благополучия.

Мимоходом, случайно Н. Иванов узнает о том, что он и его товарищи являются “собственностью” данной группы, но другие подобные формирования не прочь получить “живой товар” и потому приходится охранять заложников не только от освободителей-русских, но и конкурентов-чеченцев. Это исключительно важное для нас наблюдение. Конкуренция вокруг “товара”, во-первых, доказывает, что схроны-зинданы копались, строились для защиты от внешних (русских) и внутренних (чеченских) противников и конкурентов; во-вторых, это означает, что дублирование в населенных пунктах и вокруг них схронов-зинданов разными группами, кланами, тейпами позволяет считать, что горные районы Чечни перенасыщены “опорными пунктами” национальной гордости и свободолюбия, как их понимают труженики, прорабы и программисты этой системы кланового, общественного благополучия.

У социальных групп и кланов, таким образом создающих экономическую основу своей жизни, должны быть и свои идеалы, и своя идеология. Из того, что сообщает нам Н. Иванов, вырисовывается следующее. Своими героями боевики называют Дудаева, Басаева и Радуева. То, что Дудаев создал криминально-мафиозное государство, то, что Басаев и Радуев использовали больных, женщин и детей в качестве заложников и живого прикрытия, боевиков не только не шокирует, но восхищает как пример подлинно героического поведения и дальновидной политики. Мелкая подлость этих “героев” в глазах боевиков предстает как высшая государственная мудрость и рыцарская доблесть. Мы имеем дело с качественно иной системой ценностей и принципиально иными представлениями о государственном устроении, нормах поведения и морали, что должно заставить нас обратиться к поискам духовного и идейного обоснования такого рода представлений и нравственных норм. Творцы нового государства Ичкерии провозглашают его исламскую суть и прокламируют шариатский правопорядок. В материалах Н. Иванова исламская тема боевиками не поднимается вообще, а шариат упомянут только в связи с запретом спиртного и наркотиков и толщиной палок, которыми вбивается в тело законотворчество победившей “исламской духовности”. Это молчание о самом главном тем более поразительно, что даже, по моим личным наблюдениям, во время достаточно многочисленных посещений арабских стран проповедничество, миссионерство составляют отличительную черту современных мусульман (не говоря уже об умелой и разнообразной пропаганде ислама государственными и общественными институтами всего исламского пояса).

Как мне представляется, в “государстве Ичкерии” и среди абсолютного большинства его населения ислам не только не известен, но даже как знамя борьбы с неверными, гяурами, не используется в силу опять-таки полного отсутствия знаний об этой мировой религии. Из-за полной безграмотности нет возможности использовать и политизированную версию ислама, и тогда остается шариат, точнее, его северо-кавказская, еще более правильнее, чеченская версия, которая является все тем же адатом, обычным правом, тейповым, родовым установлением правопорядка и нравственности, который предлагается принять и которому надо неукоснительно следовать социальным группам и этнической общности, прожившим в Российской империи почти два столетия и впитавшим в себя (в соответствующей этнической интерпретации) идеологемы и атеистические стереотипы времен советской власти. Повторю, умолчание Н. Иванова — блестящее доказательство внеисламского характера того псевдогосударства и той законности, которые сейчас определяют лицо “свободной Ичкерии”. Кстати, вывод о внеисламской сути “свободной Ичкерии” косвенно подтверждается тем, что в заложниках у боевиков оказались два балкарца — члены этнической общности, традиционно причисляющей себя к мусульманскому миру. По нормам Корана и шариата содержание балкарцев в плену при отсутствии боевых действий между двумя этническими общностями и кровной вражды между боевиками и кланом плененных является преступлением против Аллаха, пророка и шариата. В системе обычного права это пленение тоже порицается, но не преследуется и категорически не осуждается.

На этом можно закончить обобщение включенных наблюдений Н. Иванова, но чтобы дальнейшие выводы были более определенны, остается коснуться еще одной проблемы. Где географически находится “свободная Ичкерия”, каковы ее границы и политические интересы? Первый вопрос вроде бы тривиален — где же ей находиться, как не на Северном Кавказе?! Так-то оно так, но по неоднократным заявлениям вождей “священной войны”, “свободная Ичкерия” везде, где есть чеченец. Не будем комментировать этот принцип, тем более, что нечто похожее уже занесено на скрижали государства Израиль. Границы же “свободной Ичкерии” пока точно не определены, но то, что это в потенции государство от моря (Каспия) и до моря (Черное море) с броском на север до Ростова-на-Дону и через Каспий, до Гурьева, вполне согласуется с идеалом Эрец Исраэль, и это тоже заставляет думать, что государственная идеология списывается у маленького Давида, в то время как для пропаганды используется идея единства исламского мира.

Обобщения, сделанные на основе включенных наблюдений Н. Иванова и, вероятно, неожиданные для самого наблюдателя, создают крайне негативный и нелицеприятный образ той части чеченской этнической общности, которая вовлечена в торговлю людьми. Обострим проблему — эта работорговля, будучи повсеместной, повседневной и традиционной, ничего хорошего не прибавляет всей этнической общности вайнахов, одновременно компрометируя ислам, под знаменами которого якобы создается “свободная Ичкерия”. Добавляя к включенным наблюдениям фактор “Жилина”, знание о наркопромысле в Чечне, повсеместности чеченской мафии, приходится считать, что такого рода занятия общепризнаны и в значительной степени формируют психологию, этику, мировоззрение и идеалы жизнеустроения чеченской этнической общности.

От этих выводов совсем просто перейти к вынесению приговора о дьяволизации чеченцев. Однако же, принимая как аксиому сакральный характер этногенеза и его провиденциальный смысл, дьяволизацию в данном, чеченском, варианте надо отвергнуть. Вероятно, понимание выводов из включенных наблюдений может быть корректным не в системе сакральной предопределенности, а в выборе стадии этногенеза чеченцев как точки отсчета и определения тех ценностей, которые исповедуются этносом и определяют поведение и его мотивацию членами этнической общности.

Модернистский подход к чеченскому этносу, во многом обусловленный политикой советской эпохи, когда одновременно с ликвидацией фактического неравенства этносов (т. е. ускоренным этногенезом) шло нивелирование этнического многообразия России, привел к тому, что чеченцы (как и многие другие этнические общности) воспринимались общностью национального уровня. Между тем, тейповая система, сохранившаяся до настоящего времени и регенерированная Дудаевым и последними тремя годами грязной войны, по сути дела, есть ни что иное как система родовых (кланов) связей внутри племенного объединения (неким, хотя и слабым, аналогом может быть наше полуторатысячелетней давности славянское единство при наличии относительно обособленных родовых общностей). Особенности ландшафта, соседство с этническими общностями этой же стадии развития, слабость сырьевой базы в совокупности законсервировали родовую (тейповую) систему внутриэтнических отношений, одновременно законсервировав обычное право и эмоционально-психологическое восприятие мира, человека, иных этносов.