Роберта Джеллис - Дракон и роза Страница 11

Королева, которую не интересовала ни музыка, ни тем более собственная дочь, чья привлекательность уже соперничала с ее красотой, громко выразила свое нетерпение, поднялась и вышла. Присутствующие застыли в полном молчании. Руки Элизабет приросли к клавиатуре.

Прошло пять минут, десять. Через комнату пробежал паж, его ухо в том месте, где его жестоко драли, было ярко-красного цвета.

Прошло еще десять минут и дверь отворилась, чтобы впустить братьев королевы – Риверса и Грея. По комнате пробежал легкий вздох. Дяди Элизабет поцеловали племяннице руку и прошли во внутренние покои королевы. Живая картина из дам, которые застыли у стен, занавешенных тонкой арабской материей, распалась, как только Риверс и Грей исчезли. Какое-то время королева будет занята ими. Несмотря на легкую нервозность, желание узнать, кого они планируют уничтожить на этот раз, отсутствие королевы рождало чувство облегчения.

Маргрит переступила через красный ковер, обратив внимание, как резко он контрастирует с голубым парчовым платьем наряда принцессы.

– Ваша игра необычайно улучшилась, леди, – заметила она.

Элизабет улыбнулась. Она любила Маргрит несмотря на то, что многие дамы смеялись над ее благочестивым, чопорным образом жизни. По крайней мере Маргрит не изрекала правил приличия, а потом спала с отцом Элизабет, как это делали половина других придворных дам. Было удивительно, что, несмотря на ее красоту, которая, как казалось принцессе, осталась неизменной с первого дня, как она увидела ее, король никогда не смотрел на леди Маргрит иначе как с уважением.

– Спасибо, – ответила Элизабет. – Я нежно люблю музыку. – Затем в ее глазах промелькнула тень. – Но мне не следовало бы забывать, что других она волнует гораздо меньше.

На это замечание Маргрит не могла ответить, поскольку лицом, не любившим музыку, или, по крайней мере, не любившем внимание, которое оказывали ее дочери, когда та играла, была королева. Маргрит мягко заметила о пользе чтения, которое также является большим утешением. Она подумала, что чем раньше Элизабет выйдет замуж и выскользнет из-под башмака своей матери, тем лучшая из нее получится женщина. Ей не нравилась эта тень страха в глазах Элизабет, хотя Элизабет не была трусихой. Маргрит видела, как ее пороли за какой-то проступок. Лучше бы мать постыдилась так унижать своего ребенка на людях. Она ни кричала, ни умоляла пожалеть ее. Это был другой страх, скорей не от боли, а от несогласия.

В Элизабет была чувственность, которая ей досталась не от отца и не от матери. Может быть, от старых графа или графини Йорков… да, скорее, от них, ведь у Ричарда и Глостера она тоже есть.

– Мой сын тоже любит музыку, – сказала Маргрит. – Он пишет мне, что это его главное удовольствие.

Что-то сверкнуло в глазах Элизабет. Маргрит неожиданно захотела узнать, знает ли девочка, что ее имя использовалось, чтобы выманить Генриха назад в Англию. Если это так, то одобрила ли она это? Можно ли уговорить ее надавить на отца, чтобы тот выдал ее замуж за Генриха? Эдвард очень любит свою старшую дочь, очень любит… любит, возможно, так, что готов был бы выдать ее за мужчину, который не увезет ее. Но если Элизабет что-нибудь знает, она знает и то, как не выдать себя.

– Вам, наверное, очень не хватает его, – тихо сказала принцесса. – Грустно, что он не вернется домой.

– Он не вернется домой без своего дяди.

Маргрит привела оправдание, которое часто использовала в последнее время для объяснения отказов Генриха на самые заманчивые предложения.

– Я написала ему, что ему ничего не угрожает, и я думаю, что он верит в это. Но если Генрих кого-то любит, то любит очень сильно. Он не променяет свою любовь на свою выгоду.

Элизабет отвела взгляд. Ее прекрасное личико слегка залилось краской.

– Это просто восхитительно, – прошептала она.

– Полагаю, что это так, – согласилась Маргрит с легким смехом, – но сейчас я хотела бы ошибаться в этом, лишь бы увидеть его снова.

Дальше продолжать было опасно и неуместно. Хотя Элизабет была молода, она не была глупой. Маргрит сказала достаточно, чтобы девочке было о чем с удовольствием подумать.

ГЛАВА 4

Сложная игра с целью убедить бретонских дворян в том, что Генрих является подходящим мужем для Анны, растянулась на долгие годы. Роль Генриха заключалась в эффективном использовании своего красноречия, прикрываясь, где лестью, а где хвальбой, в зависимости от того, что подсказывал ему ангел-хранитель. Роль Франциска заключалась в том, чтобы вдолбить в головы своих баронов мысль о добродетелях Генриха, и одним из путей для этого было возвысить более опасного фаворита. К власти был продвинут Пьер Ланду, выскочка и мошенник с острым умом, вкрадчивыми манерами и жадностью, удивительной даже по тем захватническим временам. На фоне Ланду Генрих был просто образцом добродетели.

За несколько недель до двадцатипятилетия Генриха из Англии пришло сообщение, достаточно тревожное, чтобы отвлечь его от этой цели. Умер муж Маргрит. Курьера, доставившего эту новость, сразу же отправили назад с предложением Маргрит найти убежище в Бретани, в случае, если ей что-то угрожает. Прежде чем гонец успел вернуться назад, появился сколяр с посылкой из книг для Генриха.

Эдвард IV не хотел, чтобы правнучка Джона Гонта жила в безутешном одиночестве. Он считал, что было бы хорошо снова выдать ее замуж. В мужья был предложен лорд Томас Стэнли – главный камергер Эдварда и один из наиболее приближенных к нему людей. Генрих послал еще одно отчаянное приглашение, в котором, опасаясь за судьбу матери, решил поделиться с ней своими большими планами в отношении Бретани.

Срочные послания Генриха вызвали у Маргрит нежную улыбку. Теперь ей было почти сорок, но ее красивые благородные черты не изменились. Правда, под глазами залегли глубокие тени, щеки ввалились, а на ее прозрачной коже слезы и смех проложили маленькие морщины. Эти изменения только подчеркивали особую хрупкость ее чистоты, которая привлекала взгляды мужчин и в тоже время удерживали их от грубости.

Милый Генрих, он по-прежнему был настолько наивен, чтобы беспокоиться о своей матери, как будто после всех этих долгих лет она не могла позаботиться о себе сама. Она грациозно, как девочка, поднялась и пошла к секретеру. Царапанье в дверь заставило ее ускорить шаги, засунуть письмо Генриха в секретер и, отступив на шаг, произнести:

– Войдите.

Паж объявил приход лорда Стэнли, который вошел в комнату, едва не наступая ребенку на пятки.

– Вы, наверное, сочтете мое столь быстрое возвращение безрассудным, леди Маргрит, – сказал он.

Маргрит усмехнулась, она пыталась сохранить спокойствие, затем сдалась и рассмеялась.