Пьер Лоти - Женитьба Лоти Страница 15

Затем большую часть дня мы спали. Тот, кто жил в тропиках, знает это томительное наслаждение послеполуденного сна. На веранде мы натянули гамаки и часами дремали в них, покачиваясь, убаюканные стрекотом цикад.

Вечером к Рараху обыкновенно заходила подружка Теурахи перекинуться в карты. Рараху обучилась тайнам экарте и, как все таитянки, страстно полюбила эту завезенную из Европы игру. Подруги часами сидели друг против друга на циновках, не отрывая глаз от глянцевых карточек у себя в руках.

Еще мы развлекались, собирая кораллы на рифе. Рараху часто сопровождала меня в морских прогулках на пироге. Мы шарили в теплой синей воде, вылавливая редкостные мадрепоры и раковины. В нашем неухоженном садике, в зарослях апельсинов и гардений,[55] всегда сушились раковины и отбеливались на солнышке кораллы. Их рогатые веточки сплетались с травой и барвинками.

Вот она, тихая, пропитанная солнцем жизнь дальних стран! Так жил некогда на Таити мой брат Руери; о такой жизни в дальних тропических землях грезил и я, будучи ребенком. Незаметно шло время. И потихоньку меня опутывали прочные ниточки, свитые из колдовских чар Океании. Мало-помалу сплетаются из них опасные тенета – они скроют от вас ваше прошлое, вашу родину и семью, и в конце концов так спутают вас, что, пожалуй, и не вырваться.

Рараху по-прежнему много пела. Голос ее звучал то пронзительно, то мягко и нежно, как пение славки, то добирался до самых верхних нот. Она оставалась одной из первых солисток хора Апире.

От детства на природе девушка сохранила склонность к поэтическим грезам и созерцанию. Свои мысли и чувства она выражала в песнях – сама сочиняла химене; дикий темный смысл их невозможно перевести – для европейца он непонятен. Но я слышал в них дивное волшебство печали – и более всего тогда, когда их негромкие звуки раздавались в безмолвии таитянского полдня…

Вечерами Рараху готовила к завтрашнему дню венки из цветов. Обычно она сама их не плела: в городе было несколько непревзойденных умельцев – китайцев, изготовлявших диковинные венки; из листьев и живых цветов мастера создавали искусные композиции, исполненные экзотического дальневосточного изящества – в точности как на китайских вазах.

В этих причудливых венках – самом богатом украшении Рараху – бывало много белых цветов гардении с ароматом амбры…[56]

Существовало еще одно украшение, более парадное, более изысканное, чем цветочный венок, – венки из соломки пииа – тонкой, белой, похожей на рисовую, – с невероятным искусством сплетенные руками таитянок. К венку из пииа обязательно привязывался пучок рева-рева, что как облачко парит при малейшем дуновении ветерка.

Рева-рева (значит «колыхаться») – это большие связки тончайших прозрачных золотисто-зеленоватых лент. Таитянки добывают их из сердцевины кокосовых пальм.

С наступлением темноты Рараху принаряжалась, распускала длинные волосы, и мы с нею шли гулять. Мы смешивались с нарядной толпой на главной улице Папеэте перед освещенными витринами китайских лавок, а не то при лунном свете обходили поляну, где плясали упа-упу.

Вскоре мы возвращались домой. Рараху почти никогда не участвовала в развлечениях прочих девушек и среди них слыла благонравной.

Да, это все еще было для нас время мирного счастья, но уже не того ненарушимого покоя и беззаботного веселья в дебрях Фатауа…

И тревога и грусть уже нашли дорожку в наш дом. Я любил Рараху все больше. Для меня она стала единственной в мире; жители Папеэте считали ее моей женой… Приятное уединение все больше сближало нас. Но эта околдовавшая нас жизнь не имела будущего – скорая разлука разрушит все…

…Разлука из разлук – между нами лягут моря и континенты и безбрежные дали вселенной…

X

Как-то мы собрались в гости к Тиауи, в ее дальнюю деревню. Рараху заранее радовалась этому путешествию. Рано утром мы вышли по дороге в Фаа с легким по-таитянски багажом за плечами: белая рубашка для меня, два парео и розовая муслиновая тапа для малышки.

В этом эдеме путешествуют, как в золотом веке, если, конечно, в те незапамятные времена уже изобрели путешествия.

Нет нужды нести с собой ни оружия, ни денег, ни еды. Вас везде приютят, накормят – задаром, от чистого сердца. Нигде на Таити вы не встретите хищных зверей, кроме нескольких, завезенных из Европы. Да и те почти все обретаются в Папеэте.

Наш первый привал был в Папара на закате первого дня, когда туземные рыбаки возвращались с уловом на крошечных пирогах с балансирами. Деревенские женщины встречали их на берегу и наперебой предлагали нам ночлег. Одна за другой причаливали к берегу остроконечные пироги: гребцы со всей силы лупили веслами по воде и громко трубили в раковины, подобно античным тритонам.[57] Удивительная картина, простая и безыскусная, как на заре мира…

На рассвете мы продолжили свой путь. Природа вокруг стала более величественной и девственной. Единственная тропка вилась по горному склону: океан открывался во всей своей необозримости. Тут и там плоские островки с удивительной растительностью; панданусы допотопного вида; джунгли, будто оставшиеся с лейасового периода[58]… Старинное свинцовое небо… Солнечный луч, пробивший толщу тяжелых облаков, серебрит мрачные воды…

Изредка попадались деревни, притаившиеся под пальмами, – овальные хижины, крытые соломой; неподвижные аборигены дремлют на корточках, созерцая вечные свои сны; татуированные старцы с глазами сфинксов застыли как статуи… Что-то странное, дикое уносит воображение в неведомые дали…

Загадочна судьба полинезийских племен: они похожи на остатки первобытных народов, живут в созерцательной неподвижности, цивилизация для них губительна… Должно быть, грядущее столетие не застанет их на земле…

XI

На полдороге до Папеурири, возле Мараа, в горном склоне нам повстречалась большая пещера, распахнутая, как церковные врата; она была полна птиц. Рараху застыла от восхищения. Колония береговых ласточек залепила своими гнездами скалистые стены пещеры; наше вторжение поразило их: они сотнями носились в воздухе, щебетали и пели, возбуждая друг друга.

В поверьях таитян эти ласточки – ВАРУЭ – души умерших. Но сейчас для юной дикарки они были просто большой птичьей стаей. Девушке никогда ранее не приходилось видеть столько птиц зараз: незнакомое зрелище околдовывало – ей так и захотелось остаться в этой пещере, слушать и петь, как легкие быстрые ласточки.