Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2 Страница 19

— Отпустить тебя, этот кусок гнилого мяса, на свободу! Да никогда в жизни!

— Ты вооружишь меня копьем и мечом… — продолжал Деций, не обращая внимания на восклицания Зигвульфа.

— Ах ты наглый мерзавец! Да половина наших воинов не имеет мечей!

Однако надежда на то, что он вновь обретет своего сына, постепенно разгоралась в душе Зигвульфа и усмиряла его гнев и жажду мести.

— … и я прочитаю тебе имя землевладельца, который купил твоего сына, а так же название близлежащего селения и самой усадьбы, — закончил Деций.

Зигвульф с сомнением взглянул на Грунига. Жрец протянул ему испачканный папирусный свиток.

— Он говорит, что все это написано вот здесь, Зигвульф, — объяснил Груниг виноватым, как бы извиняющимся голосом. — Ауриана принесла это среди других трофеев из последнего военного похода. Все это очень похоже на правду, ведь работорговец Фероний занимается продажей детей. Я бы на твоем месте прислушался к словам раба, Зигвульф.

А Деций думал тем временем: «Неискоренимая любознательность и безудержное любопытство Аурианы могут на этот раз спасти мне жизнь. Но смогу ли я сам спасти ее жизнь?»

— Зачем нам надо выполнять условия этого негодяя и освобождать его, — произнес Зигвульф, с сомнением глядя на Грунига, — когда мы можем пытками заставить его прочитать все эти знаки?

— Нет, Зигвульф, тебе не удастся пытками принудить меня сделать это. Тем более, что вы, безмозглые ублюдки, убили всех, кто мог читать. И, таким образом, без меня тебе не обойтись, — голос Деция окреп, силы ему придавала надежда.

Зигвульф резко обернулся в сторону Деция и уставился на него горящими от бешенства глазами. Хорошо еще, что он не до конца понимал произнесенной Децием речи, поскольку тот, как всегда, мешал латинские и хаттские слова. Однако Зигвульф и без того почуял дерзость выражений Деция.

— Если ты начнешь пытать меня, — продолжал Деций, смело встречая злобный взгляд Зигвульфа, — я, конечно, вынужден буду сказать тебе хоть что-то. Но ты ведь не можешь быть уверенным, что я сказал тебе правду. А как ты проверишь это? Вы ведь убили всех, кто мог бы подтвердить или опровергнуть мои слова. А тем временем речь идет о свободе твоего сына. В этом деле ты зависишь от того, насколько я сам являюсь честным человеком. Если даже ты выполнишь все мои условия, ты все равно до конца не сможешь быть уверенным, что я тебя не обманул. Однако, поверь мне, пытками ты ничего не добьешься, я могу только сильно разозлиться на тебя, а в таком состоянии я напрочь забываю о собственной чести и достоинстве.

— Что такое говорит этот болтливый негодяй? Я не понимаю ни слова.

— Этот раб — большой лгун, — попытался истолковать Груниг речь Деция, кивая Зигвульфу и улыбаясь ему кроткой умиротворяющей улыбкой. — Но он обещает не обманывать тебя, честно сказав, где находится твой сын, если ты освободишь его.

Зигвульф в сердцах метнул копье в землю. Чтобы захватить в плен другого римлянина, умеющего читать, потребуется много времени, а это опасно, потому что сына Зигвульфа могут снова продать и тогда его следы навсегда затеряются. Одновременно Зигвульф никак не мог отделаться от мысли, что все это проделки Гейзара, который хочет устранить его со своей дороги, пока он и его сторонники будут обыскивать всю округу в поисках меча Бальдемара. Ни для кого не было секретом, что Гейзар страстно хочет сделать главным вождем племени Гундобада, рыжебородого великана, которого хитрый жрец легко может подчинить своему влиянию.

— Скажи этому вонючему псу, что он уговорил меня, — проворчал наконец Зигвульф. — Отвяжи его, но не развязывай руки. Я забираю этого раба.

К радости Деция примешивалась сильная горечь. Наконец-то он получил реальную возможность обрести свободу, о которой так долго мечтал. Но оказавшись на воле, он снова будет вынужден вернуться сюда, потому что не сможет бросить Ауриану в беде.

Очнувшись, Ауриана обнаружила, что находится в тесном темном сарае. По запаху она догадалась, что находится в хлеву для коз. Сначала девушка никак не могла собраться с мыслям, но затем память вернулась к ней, а вместе с памятью сильная душевная боль. Перед ее мысленным взором возникло искаженное предсмертной мукой лицо Бальдемара. Его связанные руки. Его глаза, безжизненно застывшие на бледном лице. Ауриана застонала…

Она схватила себя за правую руку, как будто хотела отрубить ее, отсечь от собственного тела.

«Мама, ты во всем виновата! Надо было выполнить волю Херты, которая хотела убить меня в колыбели! Меня следовало еще в младенчестве утопить в болоте!» — с горечью думала Ауриана. Как предстанет она теперь перед глазами матери? Ей было страшно даже подумать об этом. Она боялась вызвать презрение и ненависть женщины, вскормившей ее своей грудью. По обрывкам долетавших до нее разговоров Ауриана знала, что находится в руках Гейзара, а так же то, что этот хлев расположен в самой Деревне Вепря. Она узнала так же о жертвоприношении римских пленников и заключила из этого, что Деция уже нет в живых, а его тело качается на одном из Священных Дубов.

Ауриана удивлялась самой себе, она внезапно словно лишилась остроты чувств, отупение охватило ее, она не испытывала больше ни горя, ни ужаса. По-видимому, наступил предел ее душевных сил, и она больше не могла ощущать так же отчетливо и ясно, как раньше, ужас всех свалившихся на нее несчастий. Ауриане казалось, будто у нее больше нет сердца, а вместо него в груди зияет черная рана, холодящая душу. Ее дух лишился своей былой отваги и доблести, и она, казалось, превратилась в одного из жалких нидингов, несчастное существо, не обладающее ни великодушием, ни жизненной энергией. У нее и мысли не было о побеге, потому что она отчетливо сознавала в этот момент: ее враг вовсе не Гейзар. Старый жрец был только слепым орудием в руках ее истинного вечного палача и мучителя, который жил в ней самой: настоящим врагом была ее собственная, богом проклятая душа.

Сразу же после этих трагических событий было созвано собрание всего хаттского народа во внеурочное время, на котором должны были рассматриваться все жуткие обстоятельства гибели Бальдемара, во многом загадочные для его сородичей и дружины. На памяти живущих не было подобного, поражающего воображение случая. Ауриана убила своего кровного родственника, причем в соответствии с древним законом вопрос о ее намерении — будь оно благим или преступным — вообще не ставился, он как бы не относился к делу, потому что вне зависимости от него сам поступок превращал совершившего его в преступника. По воле богов именно рука Аурианы метнула то роковое копье, поэтому сам поступок, считалось, был неразрывно связан с судьбой Аурианы, коренясь в ее душе. Поскольку род Бальдемара не мог искупить это злодеяние по древним законам кровной мести — потому что родственники не могли проливать кровь друг друга — это преступление считалось просто ужасающим по своим масштабам и последствиям, оно наносило столь сокрушительный удар по чести и самому духу семьи, что оправиться от него было уже невозможно.