Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена Страница 23

Скверна запятнала его душу и тело. Бруно очнулся от видения и упал лицом на кровать, зарыдав в смятую простыню. Он разрывался от терзающий всё его существо боли.

Базиль, кажется, равнодушно отнесся к той боли, что доставил Шарлин. Разум Бруно метался между двух травм — одну нанес Эрне, другую — Базиль. Не может же быть такого, нет, Бруно не верил, что только через боль можно получать наслаждения. О, вот Эрне его получал сейчас в достатке — Лексен слышал за своей спиной громкие стоны и чувствовал неистовые движения удовлетворяющего свою похоть отчима. Когда Бруно уже замкнулся в себе, то постоянно размышлял: ведь есть — должны быть — на свете люди, мужчины, которые любят чисто, которые не причиняют вреда, которым важно, что чувствует его любимая. Как бы ему, Бруно, хотелось познакомиться с одним из таких, чтобы он вселил в него веру и надежду, что боль не вечна, она уйдет, что положительные эмоции, радость, счастье, можно и нужно дарить только нежно, мягко, ласково.

Бруно уже не мог иначе смотреть на Базиля. Он отмалчивался на его шутки и анекдоты, предложения пойти в парк аттракционов или в кино. Он видел в нем обычного удовлетворителя своих желаний, как Эрне. Любил ли он еще Шарлин по-настоящему, той детской светлостью, когда только понял, что она ему нравится? Когда между ними только вспыхнула искра симпатии, когда они еще не оказались в одной постели, они были так милы, а их ласки были такими осторожными, опасливыми, по-детски дразнящими. А теперь Базиль гордился, Бруно знал и видел, что самый первый в их классе переспал с девушкой, став мужчиной, зная и продолжая изучать женское тело почти каждую ночь. Базиль стал противен Бруно, в котором с каждой новой неделей угасала надежда хоть краем уха услышать историю чистой любви мужчины, не говоря уж о знакомстве с ним. Недели спустя после случая с Эрне Бруно, лежа в своей кровати, размышлял, как мужчина может быть ласков со своей девушкой, когда дарит ей свою любовь, и вдруг представил, как кто-то осторожно, кто мог бы быть чист помыслами и нежен в ласках, обхватил бы его, любовно дотронулся до тела, не спеша подготовил бы к чувственному слиянию двух любящих душ и нежно и осторожно подарил новые ощущения, мягкие и приятные. Разум Бруно распахнулся. Его тело почувствовало невидимое принятие любви. Все его чувства возбудились и обострились. Он ощущал невидимые касания там, где его трогал Эрне, но теперь эти незримые ладони оказались изящными и легкими. Они дарили Бруно удовольствие. Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Бруно запаниковал, что не сможет вынести столько нежностей, что разыгрались в его воображении и перенеслись в реальный мир, а потому, вздыхая, попытался быстро успокоиться.

Эти видения и представления помогали ему меньше думать о Базиле, который стал раздражаться на запертого внутри своего сознания друга и часто отвлекался на Шарлин, чтобы не видеться с неблагодарным Лексеном — «Бруно не желает разговаривать, да и черт с ним, сам виноват, что не хочет реагировать на то, как я пытаюсь его выпутать из дремучих лесов души, так может вдвоем сходим куда-нибудь?». Сперва Базиль терпел угрюмость и замкнутость Бруно, но с течением времени, чувствуя себя глубоко недооцененным, стал относиться к Лексену пренебрежительно и даже брезгливо. Он ведь тот, кто вытягивает его, Бруно, из темных пучин! Тот должен быть ему благодарен и идти навстречу попыткам спасения, помогая и ему, и самому себе, но делает наоборот только хуже! Сначала Базиль бросал язвительные фразы только в лицо Бруно. Затем пустил по всему классу волну, что Лексен слабохарактерный дурачок, которому не даст ни одна девушка, потому что он сам боится женщин. А потом Бруно сменил школу. И больше не видел ни Базиля, ни Шарлин.

Идя по улице вместе с матерью, посещая очередного доктора или гуляя на свежем воздухе, Бруно осматривался по сторонам и ловил взглядом влюбленные пары или компанию друзей, выискивая среди них свое идеальное представление, воплощенное в настоящем человеке. Он верил — он узнает по поведению того, кто правилен, кто чист и кому важен его спутник. За пару лет Бруно находил таких мужчин и наблюдал за ними издалека. Это были обычные парижане, спешащие по своим делам, надолго не останавливающиеся и нигде не задерживающиеся. Они жили своей жизнью, они дарили чистую любовь, они ограждали от боли. Они появлялись в поле его зрения на короткие секунды и вновь исчезали, теперь уже навсегда. Но однажды настал судьбоносный для Лексена день. Он лично встретил его. Он сразу его узнал, сразу поверил, что сблизится с ним, что тот научит его своей любви и раскроет его, Бруно, любовь в нем самом. Дюмель был не просто воплощением идеала — он был сам идеал. Его следование чистым целям и правильному выбору восхищало Бруно. Он всегда искал и находил что-то хорошее во тьме, которое окутывало его, Лексена, и таким образом спас его от самого себя. Он верил во всеобъемлющую любовь, перед которой нет преград. Его не останавливала позиция церкви о греховности связей лиц одного пола. Он не принимал это сердцем, но жил с этим, и ему было тяжело, Бруно знал. Дюмель не мог противиться такой любви — тому святому чувству, что вечно и накрепко связывает людей, идущих до самого конца, всем невзгодам назло. Единственная страшная борьба в этом мире — это борьба самим с собой. И Констан боролся. И любовь победила. Сердце сильнее разума. «Пусть будет так, как предначертано нам небесами, — сказал он однажды Лексену, — но что бы ни случилось, я всё равно тебя не покину».

Бруно вспоминал эти слова, мусоля кончиком языка грифель карандаша и расправляя на согнутом колене клочок желтой бумаги. Он наконец решил написать письмо. Он хотел это сделать даже в день, когда только прибыл в расположение части, в состав которой был включен вместе с другими новобранцами. Но знал, что эмоции не станут ему подвластны и изольются бурной рекой, что ему не хватит бумаги, чтобы в очередной раз, теперь только письменно, признаться Дюмелю в безграничной любви к нему.

Фронтовые сводки о неудачах французской армии каждый раз его подкашивают и пугают. Каждый раз, когда ревет мотор вражеского истребителя и недалеко разрываются снаряды, земля уходит у него из-под ног и он желает исчезнуть, стать невидимкой. И каждый раз незаметно для однополчан он молится как умеет, кладя ладонь на грудь поверх кителя и слегка прижимая под ним подаренный Констаном крестик.

Глава 9

Майские и июньские дни звучали в ушах парижан как метроном. Каждый удар равносилен шагу по направлению к пропасти. Каждый удар сравнивает с землей. Каждый удар не оставляет надежд.

10 мая немцы перешли границу Нидерландов и Бельгии. В тот же день французские войска вошли в брюссельское королевство. Новое после очередного перерыва военное столкновение гитлеровцев и французов произошло 13 мая в Бельгии. Тогда же немецкие войска пересекли бельгийско-французскую границу.

Дюмель понял, что конец близок.

Не видя ничего и никого вокруг, сразу после вечерней службы, бросив университетские занятия, вечерним поездом он выехал к родителям. На вокзале коммуны скопилось много народа: собрав пожитки, что можно и необходимо взять с собой, все отъезжали, эвакуировались, набивались в вагоны сверх мест. Констан привык к этому, он видел это каждый день уже много недель в Париже. В родительском доме более заметно обнаруживалось пустующее пространство: Дюмель был здесь всего неделю назад, но сейчас не досчитался пары кресел и буфета. В прихожей стояли собранные чемоданы и мешки. Мать и отец сами были готовы без уговоров сына покидать это место. Вчера вечером оба уволились со своих работ. Семья обнялась, стоя посреди гостиной. Женщина зарыдала. Отец Констана крепче обнял сына и супругу и сильнее прижал их к себе.

Людей на вокзале собралось еще больше. Озабоченные спасением своей собственной жизни и жизни членов семьи, все орали друг на друга, скидывая с подножек вагонов, а, победив в схватке за место в поезде, сами забегали туда с родными и, выбив крохотный уголок, скалились на каждого, кто смел их сгонять с выбранного места. Станционные смотрители, дежурные и начальник, проводники не могли управиться с толпой. Их возгласы, что на следующий день прибудет дополнительный состав для эвакуации, утопали в людских визгах.