Йорг Кастнер - Смертельная лазурь Страница 27

— Вряд ли могу с вами поспорить, — помедлив, ответил я. Я все еще не понимал, к чему клонит Роберт Корс.

— Нет-нет, тут уж я прав окончательно, поверьте. Но мне не хотелось бы говорить об этом здесь. Давайте-ка лучше пройдем ко мне в контору.

Крикнув обоим наставникам, чтобы те продолжали без него, он провел меня в светлое помещение с двумя окнами. На стенах были развешаны гравюры с изображением борцов в различных позициях.

— Тут представлены всевозможные приемы борьбы, я заказал эти рисунки для наглядности. Хочу создать книгу об искусстве борьбы. Но мне эти гравюры не нравятся. Уж очень примитивно на них все показано. — Корс призадумался на мгновение. — Вы упомянули, что вы художник, господин Зюйтхоф. Может, найдете способ урвать для меня время и изготовить парочку гравюр на эту же тему? Думаю, у вас получится ничуть не хуже.

— Надо подумать, — уклонился я от конкретного ответа.

Откуда ему знать, что гравер вовсе не одно и то же, что художник. Видимо, придется обращаться за объяснениями к Рембрандту в надежде, что он поможет мне исполнить заказ Корса. Пока я размышлял, взгляд мой упал на написанную маслом картину, висевшую на противоположной окнам стене. Портрет женщины. Я знал ее!

— Что это с вами? Голова закружилась? — обеспокоенно спросил Роберт Коре.

С трудом сохраняя невозмутимость, я показал на картину.

— Я знаю эту женщину!

— Вы никак не можете знать ее — она умерла шестнадцать лет назад. А вы тогда были еще ребенком.

— Умерла… шестнадцать лет… — выдавил я. Я был поражен. — А что с ней произошло? Отчего она умерла?

— Ее легкие сожрала чума.

— Кем она была?

— Это Катрин, дочь Николауса Петтера. Именно по ее милости добрые друзья стали непримиримыми врагами или хотя бы теми, кто избегает встреч друг с другом. — Корс горько усмехнулся. — Со времен Евы женщины только и делают, что сеют раздор среди мужчин. И все же куда нам без них? Мы не понимаем их, но они нужны нам как воздух. Вот в чем состоит извечная их загадка.

— Вы имеете в виду Осселя и себя, как я понимаю? Не расскажете мне эту историю?

— Расскажу, никуда не денусь. Но вы уж сядьте и выпейте со мной кружечку отличного дельфтского пива.

Он наполнил две кружки из оловянного кувшина, и мы опустились на стулья с высокими спинками. Роберт Корс поведал мне историю двух молодых борцов, оттачивавших свое искусство в школе мастера Николауса Петтера. Оба проявили себя весьма способными учениками и вскоре уже сами натаскивали начинающих.

— Вероятно, кое-кто уже видел в нас преемников Петтера, — добавил Коре. — Потому что мы оба втрескались по уши в молоденькую красавицу Катрин, наперебой предлагая ей свое сердце, как никто в Амстердаме.

— И чьему же призыву вняла Катрин? — полюбопытствовал я.

— Все шло к тому, что счастливчиком уготовано было стать Осселю. Поговаривали даже о скорой свадьбе. Я к тому времени уже оставил все попытки, но вот один теплый летний вечер перевернул все. Оссель тогда вместе с мастером Николаусом Петтером отправились по делам в Гоуду, и Катрин согласилась пройтись со мной вечером в Лабиринт Лингельбаха. — Тут глаза Корса странно заблестели. — Да, гот вечер изменил все. Нам с ней было весело — мы смеялись, шутили, пели. И как это бывает, вдруг поняли, что жить друг без друга не сможем. Дождавшись, пока вернутся ее отец и Оссель, мы им все и выложили начистоту.

Я даже подался вперед через стол — так мне хотелось услышать продолжение истории.

— И что же Оссель?

Корс поставил опустевшую кружку на узенький столик и беспомощно развел огромными руками.

— Словами этого не опишешь. Он в одну секунду стал другим человеком. Из всегда приветливого друга и спутника, с которым мы нередко предпринимали всякие авантюры, он превратился в озлобленного упрямца, не желавшего прислушаться ник каким доводам, замкнутого и злопамятного. Уже на следующий день он решил уйти отсюда, хотя мастер Петтер предложил ему хорошее место. Он хотел поручить нам руководство школой после своей смерти, причем независимо от того, за кого пожелает выйти Катрин.

— И Оссель не согласился?

— Он даже слушать мастера Петтера не пожелал. И минуты не мог пробыть там, где ему отказала та, кого он любил больше всего на свете. Не мог больше видеть Катрин.

— А вы не пытались пойти с ним на мировую?

— Пытался, и не раз, но он наотрез отказывался даже говорить со мной. В его глазах я поступил как предатель, как вор. Разве могу я винить его за это? Когда мы оба ухаживали за Катрин, мы ведь понимали, что кому-то из нас ей так или иначе придется отказать. Мне тоже пришлось немало вытерпеть, когда у них с Осселем все было вроде как решено. Иными словами, мы были с ним на равных. А когда мы поменялись ролями, он, видите ли, воспринял это как предательство, как вероломство. А как могло быть иначе? Мы с Катрин были молоды и любили друг друга.

Корс, торопливо схватив кружку с пивом, жадно припал к ней. Кадык судорожно дергался, сопровождая глотки, пиво стекало по уголкам рта. Осушив кружку, он отер рот тыльной стороной ладони и устремил пустой взгляд на картину.

Я, невольно последовав за его взором, тоже посмотрел на портрет молодой женщины с задумчивыми зелеными глазами. Я отказывался верить тому, что видел. И чем дольше я всматривался в этот портрет, тем больше прояснялся мой разум. Все то, что прежде казалось мне в Осселе необъяснимым, обретало четкие очертания. Я, хоть и с запозданием, начинал понимать моего друга.

— Господин Корс, — заговорил я после длительной паузы, — вы сказали, что я слишком молод, чтобы знать изображенную на портрете женщину. Это, конечно, верно, но, с другой стороны, не совсем. Женщина, я имею в виду сожительницу Осселя, которую он, как утверждали, убил…

— Да-да, слушаю вас…

— Так вот, ее звали Геза Тиммерс, и она вылитая Катрин. Я бы принял обеих за сестер-близнецов. И у Гезы тоже были зеленые глаза. Скажите, а у Катрин не было родной или двоюродной сестры?

— Насколько мне известно, нет. И среди ее родственников нет никого по фамилии Тиммерс.

— Тогда, выходит, Оссель случайно повстречал женщину, как две капли похожую на свою первую любовь, во всяком случае, внешне похожую. Потому что покойная Геза Тиммерс была женщиной пьющей и распутной, короче говоря, падшей. Вероятно, когда-то раньше, еще до того как они познакомились с Осселем, она могла быть другой. Теперь мне по крайней мере понятно, отчего он так прикипел к этой Гезе Тиммерс, почему прощал все, хотя ей ничего не стоило надерзить ему и вообще вести себя безобразно даже в присутствии посторонних, в частности меня. Не ее душа, а внешность околдовала его, причем настолько, что отодвинула все остальное на задний план. Геза как бы перенесла его в прошлое, предоставила возможность получить то, чего он в свое время лишился, хотя бы частично обрести утешение.