Эльза Вернер - Развеянные чары Страница 31

Рейнгольд сел за рояль и начал импровизировать. Кабинет не был освещен, и только свет луны широким потоком лился через окно и стеклянные двери балкона. Из-под пальцев пианиста неслось море звуков, бушевавших, словно в бурю грозные валы, то вздымающиеся, как горы, то низвергающиеся в бездну. Страстная, пламенная, упоительная мелодия лилась и вдруг разом оборвалась резким диссонансом. Это была музыка, благодаря которой Рейнгольд стал настоящим властителем умов. Она увлекала за собой, потому, может быть, что пробуждала тот демонический элемент, который таится в душе каждого смертного и присутствие которого всякий ощущает в себе со страхом и сладким трепетом. В этих мелодиях звучали бешеная погоня за наслаждением, резкие переходы от лихорадочного возбуждения к смертельной усталости, стремление к забвению, которого вечно ищут и не находят, и в то же время что-то еще, могучее, вечное, что не имеет ничего общего с демоническими страстями, постоянно борется с ними, побеждает и все же в конце концов покоряется им…

В саду благоухали цветы апельсиновых деревьев, и их аромат лился в кабинет через открытые двери балкона. Вечный город, озаренный лунным светом, был полон бесконечной красоты и покоя. Даль исчезала в голубоватом тумане. Внизу, среди цветущих деревьев, мечтательно журчал фонтан. Лунный свет отражался в падающих каплях воды и ярко озарял комнату; в его лучах красавица-примадонна на портрете в широкой золотой раме казалась живой и не спускала глаз с человека, нахмуренное лицо которого и здесь, среди всей этой красоты, оставалось по-прежнему мрачным.

Долгие годы отделяли ту длинную северную зимнюю ночь, когда композитор создавал свое первое произведение, от этой благоухающей южной ночи. «Знаменитый Ринальдо» бесконечно варьировал главную тему своей новой оперы. Прошедшие годы отразились на нем, как и многое другое, что казалось более тяжким бременем. Но в эти минуты все было забыто. Медленно оживали в памяти давно минувшие дни, давно поблекшие образы: маленький павильон в саду со старомодной мебелью и жалкими виноградными побегами над окном; унылый клочок земли с несколькими деревьями и кустами, окруженный высокими тюремными стенами; тесный, мрачный дом и ненавистная контора… Тусклые, бесцветные образы, но они стояли перед глазами Рейнгольда, а из-за них смотрели на него голубые глаза ребенка, которые улыбались отцу только там и взгляда которых он тщетно жаждал здесь, под лазурным небом чужбины.

Рейнгольд так часто видел их на лице сына и один только раз еще, где же еще? Воспоминание об этом почти исчезло; всего только раз, и то лишь на мгновение, они взглянули на него и тотчас опустились, всего раз в течение многих лет. Но эти глаза, только эти грезились ему, и им навстречу лилась из хаоса звуков чарующая мелодия. Она говорила о невыразимой тоске и боли, о том, чего не могли высказать уста, и словно перебрасывала мост к далекому прошлому. Гений разбил оковы, давившие и угнетавшие его, Рейнгольд был на высоте, о которой мечтал. Все, что может дать жизнь, — счастье, слава, любовь — досталось ему в удел, и вот… Снова неслась буря звуков, страстных, вакхических, и снова сквозь них пробивалась все та же мелодия со своей трогательной скорбью, с неутолимой тоской.

Глава 12

— Боюсь, что вы, капитан, не выдержите продолжительного пребывания в «Мирандо». Здесь у вас постоянно море перед глазами, а это, видимо, опасно, вы с такой тоской смотрите на него, как будто только и думаете, как бы поскорее уплыть отсюда.

С этими словами маркиз Тортони обратился к своему гостю, в последнюю четверть часа не принимавшему никакого участия в разговоре: молодой хозяин только что поймал его на подавленном зевке.

— Вовсе нет! — защищался Гуго. — Но при всех этих разговорах об искусстве я чувствую себя столь беспредельно несведущим и ничтожным, так глубоко проникаюсь сознанием своего невежества, что сейчас только повторил про себя все команды, отдаваемые во время бури, чтобы утешиться хоть какими-нибудь познаниями.

— Пустая отговорка! — воскликнул маркиз. — Вам попросту недостает здесь прекрасного пола, перед которым вы преклоняетесь и без которого, по-видимому, не можете обойтись. К сожалению, «Мирандо» не может вам его предложить. Ведь вы знаете — я не женат и до сих пор никак не могу решиться пожертвовать своей свободой.

— Не можете решиться пожертвовать свободой? — повторил Гуго. — Боже мой, как это ужасно звучит! Если вы еще не достигли высшей ступени земного счастья, как говорится в романах…

— Не верьте ему, Чезарио! — перебил его Рейнгольд. — Несмотря на всю рыцарскую обходительность моего брата, у него ледяная натура, растопить которую вовсе нелегко. Ухаживает он за всеми, но истинного чувства не испытывает ни к кому, каждый из его очередных романов, которые он иногда называет любовью, а иногда и страстью, продолжается ровно столько времени, сколько он находится на суше, и первый же бриз, угоняющий «Эллиду» в море, стирает всякие его следы. Сердце Гуго еще ни разу усиленно не билось.

— Ужасная характеристика! — воскликнул Гуго, бросая сигару. — Торжественно протестую против нее!

— Неужели ты станешь утверждать, что она несправедлива?

Капитан рассмеялся и обернулся к Тортони.

— Уверяю вас, маркиз, что я способен хранить нерушимую верность своей голубоглазой невесте, — он указал рукой на море, — которой я раз и навсегда обещал сердце и руку. Она одна умеет все снова и снова приковывать меня к себе, и если время от времени позволяет мне заглянуть в пару прекрасных глаз, то серьезной измены не потерпит.

— Пока ты не заглянешь в такие глаза, которые покажут тебе, что и тебя не минет жребий всех смертных, — сказал Рейнгольд не то шутя, не то с горечью, понятной только его брату. — А бывают такие глаза.

— О, да, бывают такие глаза! — повторил Гуго, с почти мечтательным выражением устремив свой взор на море.

— Ваш тон, капитан, наводит на размышления, — поддразнил его маркиз. — Может быть, на вашем пути уже повстречались такие глаза?

— На моем? — воскликнул капитан, стряхнув с себя мимолетную серьезность, и продолжал прежним веселым тоном: — Глупости! Надеюсь еще довольно долго не сдаваться «жребию всех смертных». Обещаю вам это.

— Жаль, что здесь нам не представится случая оправдать такую геройскую решимость, — заметил Чезарио. — Наши единственные соседи ведут настолько замкнутый образ жизни, что не приходится делать и попытки к знакомству. Молодая синьора…

— Молодая синьора? Где?

Гуго разом вскочил на ноги. Маркиз указал на оливковую рощу, среди которой была расположена соседняя дача; от нее до «Мирандо» было всего минут десять-пятнадцать ходьбы.