Анна Листопад - Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона Страница 36

– И что же, Суламифь, которую так превозносит царь, настолько бездушна, что даже не пожелала попрощаться с братьями? Какая черствость! Разве это не оскорбляет их достоинства?

– Может, ты и права, хозяйка! Я непременно скажу им об этом, и недоступная Суламифь еще раз вернется в свой дом: пусть хоть на мгновение вспомнит она, чей хлеб ела все эти годы, кому должна быть благодарна. Кто знает: вдруг Соломон опять проявит свою доброту и вновь щедро утешит Янита и… Эйната… – как-то мерзко, плотоядно протянула Нейхеми. Она вдруг встала, еще раз поблагодарила Руфь за участие и откланялась.

– Ну вот. Теперь Суламифь, все время находящаяся под чуткой охраной, покинет дом и пойдет к себе, – сказала Руфь кому-то невидимому. – Посмотрим же, как переживет наш досточтимый царь то, что я приготовлю ему…

Глава 29. Исчезновение

Суламифь терпеливо ожидала Соломона, который был вынужден покидать дом, как он говорил, по своим торговым делам: на самом деле во дворце его ждали неотложные вопросы, связанные с политикой и строительством городов Израиля. А потом он снова спешил к возлюбленной, чтобы разделить с ней трапезу и убаюкать сладким сном, лаская ее черные волосы, в которых при свете свечей поселялись звезды и сны.

Однако сегодня он заметил тень на лице Суламифь: она явно о чем-то думала.

– Что беспокоит тебя, возлюбленная Суламифь? Какие мысли омрачают твой взор?

– О Соломон, ты так проницателен, ничего не скроешь от тебя! Нейхеми приходила сегодня… Ты знаешь она была единственной, кто заботился обо мне последние месяцы. Она принесла мне вести из Иерусалима. Рассказала о братьях, о том, как они живут. О том, что они недоумевают: как же я, сестра их, покидаю дом своих родителей, не навестив братьев, не отдав дань почтения памяти родителей… Отпусти меня хотя бы на полдня – домой…

– Я дам тебе верных людей…

– Нет, прошу тебя! Я хочу пойти одна. Всю дорогу я буду вспоминать свои детские годы, в покое и счастье проведенные в объятиях моей доброй матери, рядом с любимым отцом. Я буду прощаться со своими детскими грезами… Я хочу, чтобы в этот момент никто не мешал мне и не смотрел на меня… Я переночую дома. А наутро присылай за мной свои пышные носилки.

– Пусть будет так. Я сам встречу тебя, Суламифь.

Они ласково попрощались друг с другом. Суламифь облачилась в свое простое платье и отправилась в путь.

На душе у нее было смутно. Она пыталась понять, почему так невесело ей в преддверии самого радостного дня в ее жизни: она станет женой человека, который ей так приятен, который помог ей стать взрослой, научил понимать любовную науку.

Неподалеку, в небе над ячменным полем, она увидела хищную птицу. Ястреб величаво и грозно кружился, высматривая добычу. Вдруг он сорвался с одной точки и камнем полетел. Схватив что-то, он стремительно воспарил в небе и начал удаляться в сторону высоких каменистых холмов.

«Что это – тайный знак?» – подумала Суламифь. Ей вспомнился Эвимелех. Уже много дней она не произносила его имени даже про себя – и она содрогнулась, подумав об этом. Как быстро забылись счастливые минуты, некогда в таком упоении похищаемые влюбленными у времени и скудной действительности! Как скоро Суламифь погребла память о юноше под покровом сладких слов и страстных речей. Со своим Шломо она чуть не оставила братьев, едва не предала родителей. Словно в келье, заперлась она с новым повелителем сердца – и время словно замерло для нее. Спасибо Нейхеми, что тайно прислала ей весточку с приветом от родных и пробудила ото сна!

Суламифь стала прогонять дурные мысли. Не этого хотела она, упрашивая Шломо отпустить ее в город. Хотела подумать, по-новому решить, что теперь для нее жизненно важно, а что – тлен и прах… Она успокоила свои мысли и принялась вспоминать мать и отца, Эвимелеха и себя – невысокую худенькую девочку с большими темными глазами. Ей хотелось уравновесить в своем сознании все пережитое: простить плохое и грустное и запечатлеть навсегда – веселое и радостное, яркое и светлое. Словно умирающий подводит итог своей жизни, так и она шла к тому, чтобы понять: что она и кто она сейчас по сравнению с прошлой Суламифь. Суламифь Иакова и Минухи, Суламифь Янива и Эйната, Суламифь Нейхеми – и Суламифь Эвимелеха. Теперь, наверное, она другая. Ее не пугает брачное ложе – лишь чуть-чуть. Она умеет владеть своими желаниями и даже управлять ими. Шломо научил ее этому.

Как быстро сердце ее забыло Эвимелеха, его стыдливые прикосновения, трепетное ожидание каждого ее слова. Теперь она требовательно ждет уверенных ласк Шломо. Ее грудь наливается, а под животом ноет, когда он призывно и горячо смотрит на нее. Но он благородно ждет дня свадьбы, когда сможет насладиться любовью в полной мере. И она благодарна ему за это. Ведь он подарил ей дом, прекрасный сад – и ничего не требует взамен. Ничего, что бы она не хотела ему отдать.

Наконец показались стены Иерусалима. Солнце как-то неожиданно спряталось сегодня, и стало по-сумеречному темно. Тени, то косые и высокие, то низкие и корявые, окружали Суламифь по мере продвижения по извилистым узким улицам. Она ускорила шаг. Вдруг ей послышался чей-то шепот, затем – шаги. Суламифь испугалась. Она уже почти бежала. Шаги следовали за ней и ускорялись в такт ее собственным движениям. Не оставалось сомнения: кто-то ожидал Суламифь у городских ворот и теперь преследовал ее. Кто-то, знавший, что сегодня она направится в Иерусалим.

«Как страшно!» – подумала Суламифь, сердце будто бы остановилось в груди и больно горело.

Внезапно она остановилась. Несколько фигур возникли перед ней, преградив путь.

– Откуда спешишь ты, женщина? – пьяным голосом проговорил первый из стоявших перед ней – высокий грузный человек, босой, с непокрытой головой, в растрепанной одежде.

– Хм, как откуда? – хмыкнул другой, небритый низкий толстяк. – Как откуда? – он раскинул руки в стороны, пытаясь поймать Суламифь, напирая своим гадким вонючим телом. – От полюбовничка! Я тоже хочу быть твоим воз-люб-ле-нным, – коверкая последнее слово, полусказал-полупрорычал он. – Иди ко мне, красавица!

Вдруг сзади раздались другие голоса:

– Блудница! Блудница! Ведьма! Гулящая! Бродит ночью одна по темным улицам, думает, что никто не увидит ее! Бейте ее! Бейте! Чтоб неповадно было другим бродить по ночам и красть чужих мужей!

Суламифь даже не успела рот открыть, чтобы оправдаться, не успела убежать, как камни посыпались в нее. Она упала на вымощенную булыжником дорогу и, молча и порывисто дыша, ждала самого страшного – боли и унижений, уродливой смерти от побоев и издевательств.

Вдруг раздался грудной женский голос, звучавший ни тихо, ни громко – так, что никто не осмелился ослушаться, – сила и угроза, власть и привычка повелевать были в нем, и все замерли: