Эльза Вернер - Развеянные чары Страница 37

— Мама, милая мама! Смотри, что я нашел!

Этот возглас вывел Рейнгольда из оцепенения. Растерянность, испуг, удивление — все разом исчезло, когда он услышал голос ребенка. Следуя внезапному порыву, он бросился вперед и протянул руки, как бы намереваясь бурно прижать мальчика к своей груди.

— Рейнгольд!

Альмбах смущенно остановился. Но оклик относился не к нему, а к мальчику, и он, послушный призыву матери, тотчас прижался к ней. Быстрым движением она обняла его обеими руками, как будто стремясь защитить его или спрятать, и гордо выпрямилась. Бледность еще не исчезла с ее лица, губы дрожали, но голос звучал энергично и твердо, когда она сказала:

— Не следует мешать посторонним, Рейнгольд! Пойдем, дитя мое!

Альмбах вздрогнул и отступил; этот тон был так же нов для него, как и все существо той женщины, которую он когда-то называл своей женой. Если бы он не узнал ее голоса, то решил бы, что его ввело в заблуждение случайное сходство. Мальчик, напротив, был удивлен незаслуженным упреком — ведь он даже близко не подошел к этому «постороннему», но при виде бледности и волнения матери он понял, что произошло что-то необычное, и его большие голубые глаза враждебно воззрились на незнакомца, в котором он инстинктивно угадал виновника испуга своей матери. Элла уже вполне овладела собой. Отвернувшись, она двинулась вперед, все еще обнимая ребенка за плечи, но Рейнгольд порывисто заступил дорогу, и ей пришлось остановиться.

— Будьте добры пропустить нас, — холодно и надменно сказала она. — Прошу вас!

— Что это значит, Элла? — взволнованно крикнул Рейнгольд. — Ты, конечно, узнала меня, так же как и я тебя. К чему же этот тон?

Она взглянула на него, и в ее взоре он увидел ясный ответ — убийственное презрение. Он никогда и представить себе не мог, что глаза Эллы способны подарить его таким взглядом, и невольно опустил глаза.

— Не будете ли вы так добры дать нам дорогу, синьор? — повторила она по-итальянски, как будто сочла, что он не понял ее немецкой фразы.

В ее словах звучал решительный приказ, и Рейнгольд повиновался, беспомощно отступив в сторону и пропуская их мимо себя. Он видел, как Элла с ребенком сошла по ступеням, как внизу к ним присоединился слуга в чужой ливрее, очевидно, поджидавший их, и как все трое торопливо направились вдоль парка. А он все еще стоял наверху, на террасе, размышляя о том, не было ли все это плодом его воображения.

Шум закрываемых дверей, ведущих в картинный зал, вывел его из оцепенения. В несколько шагов он очутился у двери, нетерпеливо распахнул ее и вошел в зал, где дворецкий маркиза опускал занавеси, видимо, поднятые перед тем для лучшего освещения.

— Кто эта дама с ребенком, только что бывшая здесь, на террасе? — обрушился Рейнгольд на бедного дворецкого.

Последний был явно обескуражен внезапным появлением гостя, который, по его предположению, должен был находиться в С; он смутился и медлил с ответом.

— Извините, синьор, — наконец произнес он, — я не знал, что вы уже вернулись, а его сиятельства и синьора капитана никак нельзя ждать ранее вечера, поэтому я позволил себе…

— Кто эта дама? — с лихорадочным нетерпением наступал на него Рейнгольд, не обращая внимания на его извинения. — Откуда она? Да скорей же! Мне нужно знать!

— Из виллы «Фиорина», — ответил дворецкий, удивленный и испуганный нетерпением Рейнгольда. — Приезжая синьора пожелала осмотреть «Мирандо» и через своего лакея попросила разрешить ей это. Правда, его сиятельство приказал не допускать посторонних во время вашего пребывания здесь, но ведь сегодня утром не было никого из господ, и я счел возможным сделать исключение… — Он запнулся и продолжал уже просительным тоном: — Конечно, если вы, синьор Ринальдо, сообщите об этом их сиятельству, у меня будут большие неприятности.

— Я? Нет, — возразил Рейнгольд. — А как назвала себя дама?

— Эрлау, если я не ослышался.

— Эрлау… так? — Рейнгольд провел рукой по лбу. — Отлично, Мариано, благодарю вас, — сказал он и оставил зал.

Глава 14

Знойный день прошел, но вечер тоже не принес прохлады. Воздух и море оставались неподвижными, и солнце закатилось в облаках горячего пара. Обитатели виллы «Фиорина», видимо, страдали от жары. Казалось, они искали убежища в прохладе комнат, так как в продолжение целого дня не поднимали жалюзи в доме, и стеклянные двери, ведущие на террасу, оставались закрытыми. Эрлау снимал огромную виллу, но использовал для себя едва ли ее половину. Несколько комнат у зимнего сада занимал сам консул; комнаты, расположенные по другую сторону, были отведены для его приемной дочери с сыном; слуги помещались в задней части дома, а большая его часть оставалась необитаемой.

Было уже довольно поздно, когда Элла вошла в освещенный лампой зимний сад. Консул лег спать, а молодая женщина пришла из детской, оставив сына, после того как он уснул, на попечение няньки. Ее лицо, возможно, от матового света лампы, казалось бледным, однако румянец не возвращался на него сегодня с самого утра.

Элла открыла стеклянную дверь и вышла на террасу. Уже совершенно стемнело; лунный свет не мог пробиться сквозь тучи, заволакивавшие небо, цветущие кусты не шевелились под дыханием морского ветерка. Зной стоял в воздухе, тяжело нависая над землей, а море неподвижно лежало в ленивом покое. Что-то жуткое таилось в этой знойной тишине и мраке, тем не менее Элла предпочла быть здесь, а не в зимнем саду. Как и сегодня утром, она прислонилась к каменной балюстраде и стояла, освещенная светом лампы, лившимся из открытых дверей.

Прошло несколько минут, и вдруг внезапный шорох вблизи заставил ее вздрогнуть. С испуганным возгласом она кинулась к двери, но выросшая возле нее высокая темная мужская фигура остановила ее, кто-то взял ее за руку и шепотом сказал:

— Успокойся, Элла! Перед тобой не вор и не разбойник, и ты сама принудила меня избрать такой путь.

Молодая женщина сразу узнала голос Рейнгольда, но, вырвав руку, отступила к самому порогу стеклянной двери и холодно спросила по-итальянски:

— Что вам угодно, синьор? И что значит это вторжение в столь поздний час?

Рейнгольд последовал за ней, но не пытался более взять ее за руку или приблизиться к ней.

— Прежде всего мне угодно, чтобы ты дала себе труд говорить со мной по-немецки, — ответил он, едва сдерживая волнение. — Я не разучился говорить на нашем родном языке, как ты, кажется, предполагаешь, обращаясь ко мне по-итальянски. Откуда я? Из той лодки! — Он указал на море. — Терраса по крайней мере оказалась не столь недоступной, как двери твоего дома, которые закрылись передо мной.