Патриция Брейсвелл - Корона для миледи Страница 38

Король ее внимательно слушал. По углубившимся морщинам на его хмуром лбу она видела, что он тщательно обдумывает ее слова. Ободренная успехом, Эльгива решила идти дальше.

— Молитва принесет вам благо, милорд, вы должны молиться о руководстве. Вы правы в том, что этот человек, возможно, только первый вестник страшной бури, готовой на вас обрушиться. Неужто вы не видите, что вам нужно вставать на борьбу с этим бедствием? — Она поискала подходящее случаю сравнение из Библии. — Вы должны стать Давидом, милорд, побеждающим Голиафа. Вы должны стать Самсоном, карающим филистимлян. Будьте королем, ведомым вашей отвагой и гневом, а не сожалениями о том, чего уже не изменить.

Эльгива затаила дыхание. А вдруг она зашла слишком далеко? Не оттолкнет ли он ее с презрением за то, что она самонадеянно его поучает?

Заглянув ему в глаза, она увидела там неожиданный блеск. Но это не было вспышкой гнева или отчаяния. Осмелев, она наклонилась вперед и нежно коснулась языком его нижней губы. В ответ он энергично привлек ее к себе.

Последовавшее соитие было быстрым и грубым и не доставило ей удовольствия. Но это не имело значения, ведь она наконец-то смогла проникнуть в объятия короля. Она вернула его к жизни, и он, несомненно, вознаградит ее соответствующим образом. Гроя предсказала ей королевскую судьбу, и теперь она была уверена, что ей недолго осталось ждать всего, чего она заслуживает.

Эмма плохо спала в ночь после дня святого Этельреда, поскольку проклятия, брошенные напавшим на короля датчанином, продолжали эхом звучать в ее сознании. Утром она попросила аудиенции у Этельреда и, получив отказ, встревожилась. Почему он не допустил ее к себе? Может, теперь он боится всего датского, в том числе и собственной жены, в жилах матери которой течет датская кровь?

В течение всего дня она пыталась выяснить, что происходит в покоях короля, но так и не смогла ничего узнать, и ее дурные предчувствия усиливались. Она ощущала себя такой же беспомощной, как мышь, запертая в сундуке, лишенная возможности видеть и слышать. Она не решалась ни с кем заговорить о случившемся на соборной площади, ведь король ей это запретил. Она не решалась даже поделиться своими опасениями с братом в письме, боясь, что его перехватят.

К середине дня, измучившись от бесконечной вереницы вопросов, кружащихся в ее голове, она пошла в дворцовый парк, надеясь там немного успокоиться в одиночестве. Все, что она могла сейчас делать, — это расхаживать взад-вперед, снедаемая сомнениями и тревогой. Она решила, что ей нужно попытаться поговорить с Этельстаном, ведь ей больше некому было доверить свои переживания, а он, безусловно, знал, что на уме у короля. Ей очень хотелось увидеть его, получить хоть какое-то утешение от беседы с ним.

«Мне хочется очень многого, — подумала она, — чего я не могу себе позволить».

Вскоре она увидела, как пришедший в парк Этельстан направляется к ней под удлинившимися тенями деревьев, как будто добрый ангел привел его сюда, сжалившись над ней.

— Я знал, что найду вас здесь, — сказал он тревожно.

Он увлек к ее в небольшую укромную рощицу в дальнем конце парка.

— Скажите мне, что происходит? — взмолилась Эмма. — Я ничего не смогла выяснить, и меня страшит то, что может предпринять король.

Но он не ответил на ее вопросы, а задал свои:

— Вы знаете, что он сказал, правда? — Этелинг внимательно всматривался в ее лицо. — Тот человек с ножом, вы ведь поняли его?

Она вспомнила совет матери держать в тайне свое знание датского. «Этим ты не завоюешь благосклонности своего будущего мужа, но можешь вызвать у него недоверие».

Не дождавшись от нее ответа, Этельстан сам ответил на свой вопрос:

— Несомненно, вы его поняли, — сказал он. — Ваша мать — датчанка. Боже мой!

Он порывисто взъерошил волосы пятерней.

— Король об этом знает?

— Только Маргот знает об этом. И теперь еще вы.

Этельстан глубоко вздохнул.

— Держите свое знание датского в тайне, леди, — сказал он. — В строжайшей тайне. Вы слышите?

— Что происходит? — снова спросила она.

— Нападавший на короля безумен, — сказал Этельстан. — Его ум подобен разбитому зеркалу. Я это говорил и своему отцу, но он меня не слушает. Он уверен, что угроза его трону исходит от датчан — его врагов внутри королевства, и он примет меры, чтобы пресечь их заговор. В этом году не будет рождественских праздников. Завтра младшие дети короля отправятся в поместье Кукхэм, а мне приказано ехать в Хэдингтон вместе с Эдмундом и Экбертом. Отец хочет, чтобы мы рассредоточились и не представляли собой легкой мишени.

Его лицо исказила печальная гримаса.

— Но это еще не все, худшее впереди.

Эмма ничего не сказала на это, ожидая следующего удара.

— Он не доверяет вашим нормандским придворным. Они все должны будут покинуть двор. Хью поедет в Эксетер и займет там пост управляющего вашим поместьем. Ваша личная охрана последует за ним, также как и ваши придворные дамы, за исключением одной-двух. Вас будут держать взаперти во дворце в целях вашей безопасности.

Он подтвердил ее худшие опасения. Они все уедут из Винчестера, а она останется здесь узницей по воле короля. Беспомощная, без друзей, она окажется под подозрением в совершении какого-то несуществующего злодеяния.

Этельстан схватил ее плечи, как будто стараясь удержать на ногах, и она взглянула в такие знакомые теперь голубые глаза.

— Когда? — спросила она.

— До конца недели.

Она закрыла глаза. Как же она это переживет? Без своей свиты, а впереди долгая, одинокая, пугающая зима.

Без Этельстана дни покажутся бесконечно длинными.

— Эмма!

В его голосе вновь прозвучала тревога, и она открыла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Боюсь, и это еще не все. — Он помрачнел еще больше. — Моего отца гнетет нечто темное, чего я не понимаю. Вы должны пообещать мне, что будете с ним настороже, что не дадите ему повода причинить вам еще больше горя. Пообещайте мне.

Вдруг она заметила, как тихо стало в парке. Даже птицы улетели, и она осознала, что в первый раз они остались наедине, без детей, придворных, слуг. Не было наблюдающих за ними глаз, не было языков, готовых истолковать каждое их движение или выражение лица.

Она коснулась его лица ладонью, лаская его поросшую короткой жесткой щетиной щеку.

— Обещаю быть осторожной.

У нее перехватило дыхание оттого, что он, повернув голову, прижался к ее ладони губами. Нежность его прикосновения заставила ее сердце трепетать от радости, а душу сжаться от страха.

— Вы должны уйти, — потребовала она, — пока сюда никто не пришел. Я буду молить Бога, чтобы хранил вас.