Древний Рим. Имена удовольствий - Регина Грез Страница 46

У Дакоса губы сжались и щеки покраснели, тогда я заговорила быстрее:

– Желаю тебе добра, ты сам знаешь, я сделала для тебя все, что считала правильным. У тебя есть повод быть мне благодарным, разве не так? И я не хочу, чтобы ты преследовал меня, караулил у ворот дома или как-то иначе искал встреч. Теперь ты свободен! Можешь вернуться на родину, можешь остаться в городе…

Дакос пристально смотрел на меня горящими глазами, по суровому лицу пробежала нервная судорога:

– Что ж… если так… Ты решила мою судьбу, Наталия, вынужден подчиниться твоей воле. Не думаю, что это наша последняя встреча. Я попросил тебя у Богов и когда-нибудь они мне ответят. Я терпелив. А теперь прощай, я знаю, куда мне идти, раз уж я один, а о тебе есть кому позаботиться. Клянусь, что досаждать тебе не стану.

Признаться, я была немало удивлена его спокойной реакции на мои слова, поскольку ожидала бурного протеста, вплоть до потасовки с Кромихом. Но этого, к счастью, не произошло. Дакос опустился на колено и церемонно поцеловал край моего одеяния, а потом быстро вскочил на ноги, и даже не взглянув на меня в последний раз, удалился широкими шагами, скрывшись в тень соседнего портика.

Слова Дакоса о нашей возможной встрече в будущем меня озадачили и даже насторожили. Но я не оракул и не могла тогда знать, насколько драматично вновь пересекутся наши пути. Сейчас на уме были другие заботы.

– Может, навестим Оливию? Самое время…

Клодий отрицательно покачал головой, а потом высказал пожелание купить еды на оставшиеся средства и устроить пир всем горестям на зло. Мне тотчас пришла в голову одна интересная идея, почему бы не написать Оливии письмо, где в завуалированном виде рассказать о нашем бедственном положении и ненавязчиво попросить дружеской помощи.

Богатой матроне ничего не стоит одолжить пять тысяч сестерциев… на неопределенный срок. Мы заглянули в ближайшую таверну, нагрузили Элиава провизией и вернулись домой. Я искренне рассчитывала увидеть Гая или кого-то из его слуг с посланием для меня, но вместо этого нас ожидал неприятный сюрприз.

Незнакомый молодой мужчина в белой душистой тоге заявил, что ввиду просьбы одного влиятельного лица срок уплаты процентов с долга продлен Клодию до вечера. А ближе к заходу солнца сюда прибудут рабочие нового хозяина, конечно, если деньги мы так и не найдем. Для меня это был удар!

Я считала, что Гай как-то уладит этот вопрос, он же что-то такое обещал мне при расставании. Эх, видимо, консула отпугнул мой страстный напор, и он просто-напросто от меня отделался. Клодий совсем сник, и я чуть ли не силой усадила его за столик, заставив писать письмо благородной Оливии.

Тут еще выяснилось, что за неделю Клодий не сочинил ни одного приличного стихотворения и совершенно не может подобрать красивые слова ради своей ветреной Богини. Мне пришлось прибегать к собственной памяти.

Да простит меня дух Николая Степановича, но римского рифмоплета надо было срочно выручать. В итоге я продиктовала Клодию текст стихотворения «Жестокой» русского поэта Гумилева:

«Пленительная, злая, неужели

Для вас смешно святое слово: друг?

Вам хочется на вашем лунном теле

Следить касанья только женских рук,

Любовь мужчины – пламень Прометея

И требует и, требуя, дарит,

Пред ней душа, волнуясь и слабея,

Как красный куст горит и говорит:

"Я вас люблю, забудьте сны!" – в молчаньи

Она, чуть дрогнув, веки подняла,

И я услышал звонких лир бряцанье

И громовые клёкоты орла.

– Написал? Прекрасно, а теперь добавь, что сегодня на закате солнца ты примешь яд цикуты, поскольку жизнь твоя стала бессмысленной в разлуке с Музой и родными пенатами, которые у тебя, кстати, скоро отберут.

– Подобное поведение не достойно мужчины… Я не буду взывать к ее жалости! – взбунтовался ретивый дядюшка.

– Скорее к совести самолюбивой матроны, – спокойно заметила я. – Надо же – поиграла с человеком и забыла, так дело не пойдет. А достойно мужчины сидеть и бесконечно ныть о своей жалкой доле? Борись! Хотя бы с помощью хитрости, ты же ни о чем не просишь любимую женщину, ты просто ставишь ее в известность о своих планах элегантно проститься с жизнью. Только и всего.

– Она посмеется надо мной! – стонал дядя Кло, разрывая на себе и без того ветхую одежду.

И почему патриции стыдятся играть на сцене, из Скавра вышел бы отличный Пьеро.

– Дорогой Клодий! Торжественно обещаю, если Гай прогонит меня, я приму яд вместе с тобой и пусть нас погребут вместе под ближайшей оливой. Остатки вина завещаем Мапронику, а письменные принадлежности заберет на память Элиав.

– Но… но, я же не собираюсь принимать яд. Что ты говоришь, Наталия! – лепетал поэт, поглядывая на меня уже с некоторым опасением.

– Я ведь сказала «если»…

Мы быстренько покормили Элиава и отправили его отнести письмо в дом Оливии Котта. Так, теперь настала моя очередь выяснять отношения. Я умылась, переоделась в чистую паллу, глотнула вина для пущей храбрости и решительно направилась в сторону той самой дыры в стене, что вела на участок консула. Чернокожий Кромих не отставал, кажется, он и сам успел соскучиться по хозяину. Мы без помех миновали заросли олеандров и подошли к богатому дому.

Уже знакомый мне Артик вежливо объяснил, что господин принимает ванну в дальних покоях, и я настояла, чтобы меня отвели прямо туда. Нечего церемониться, Гай обещал прийти за мной, пусть держит слово! Ну, не отличаются эт-русские девушки терпением и смирением, могут при желании все необходимое взять сами, лишь бы не мешали.

Вышедший нам навстречу пожилой раб, вытирая испарину со лба, сообщил, что «высокочтимый господин» уже покинул кальдарий – горячее помещение и даже успел побывать в личной сауне, а теперь находится в теплом зале, где ему делают массаж. Вот-вот, туда-то мне и надо! Тепленького возьму, расслабленного и разморенного…

Я тихонько прошла в затемненную комнату с полукруглыми сводами, посередине которой располагались два широких стола. На одном из них лежали бронзовые скребки и чашки, глиняные кувшинчики и стеклянные баночки, видимо с благовониями и душистыми маслами для растираний. А на соседнем столе отдыхал обнаженный мужчина, едва прикрытый куском материи.

Здоровенный смуглый «массажист» вытирал руки полотенцем, хмуро поглядывая на меня, и я приложила палец к губам, одновременно подмигнув рабу.