Роксана Гедеон - Дыхание земли Страница 47

4

Я шла от моря, взбираясь по тропинке на утес. День был редкий для нынешней осени – ясный, теплый, солнечный, без единого облачка на небе, которое могло бы предвещать дождь.

Тяжелая сумка с крабами била меня по ногам, напоминая о первой встрече с незнакомцем, одетым в черное. Правда, теперь, кроме крабов, в сумке было полным-полно ракушек. Перемолотые, они очень полезны птицам – а у нас с недавних пор благодаря проворству Брике появилось несколько цыплят… Я тяжело вздохнула. За последний год мне Бог знает чем пришлось заниматься: вряд ли есть какая-нибудь крестьянская работа, к которой я не привыкла. Я могла обходиться со скотиной, готовить, полоть огород, взбивать масло, даже жать хлеб – со мной, вероятно, не сравнилась бы ни одна батрачка…

И что же получилось в итоге? Полный крах. Я ничего не достигла. В этой стране женщина и не может чего-то достигнуть. Для нее возможен только окольный путь – через замужество… Если же она пытается чего-то добиться сама, ее мигом ставят на место.

И все-таки я была не согласна с этим… Как бы обстоятельства ни ломали меня, я не могла согласиться. Ну почему я должна продаться? И не просто продаться, а продаться навсегда, обречь себя на долгие годы жизни рядом с человеком, к которому испытываю только неприязнь? Что за унылая это будет жизнь! Мало того, что я пережила пять лет революции, мне предстоят еще целые десятилетия замужества!

Мысли были одинаковые, все одни и те же… Я остановилась, поправила волосы, выбившиеся из-под чепчика. Ветер был свежий, но не холодный; вдалеке цепью синели холмы, подернутые утренней розовато-фарфоровой дымкой, а внизу вдоль дороги желтели полуоблетевшие тополя… Я любила этот край. И у меня не было никакого желания переезжать в другую часть Бретани, в Белые Липы, что между Сен-Бриё и Динаном…

– Доброе утро, ваше сиятельство!

Я обернулась. Чуть ниже, на тропе, стоял мельник Бельвинь. Он прижимал к груди шляпу и кланялся, но в глубине его глаз я ясно подметила лукавство.

В ответ на его приветствие я молчала. Он подошел ближе и заговорил неожиданно деловым тоном:

– Послушайте, ваше сиятельство, пора нам с вами договориться. До первого ноября уже не так много осталось, а я вам могу очень хорошее предложение сделать.

– Что? – переспросила я, пораженная уже тем, что он набрался наглости говорить со мной.

– Уезжайте отсюда, ваше сиятельство. Что ж поделаешь, если так случилось. Ежели вы уедете, я вас обещаю в Лориане устроить, у моей сестры там лавка. Я вам даже денег дам. Будете жить не хуже, чем здесь. Да и зачем вам эта напрасная тяжба? Налога вам все равно не уплатить. А мне ваши земли ой как кстати придутся… В башне можно будет таверну открыть…

Я шагнула к нему, глаза у меня сузились от ярости. Я знала, что когда на меня накатывает такой гнев, мое лицо приобретает поистине устрашающее выражение, а глаза мечут молнии. Так случилось и сейчас: Бельвинь, при всей его наглости и бахвальстве, невольно попятился.

– Да я убью тебя, прежде чем ты там таверну откроешь! Такие грязные ублюдки, как ты, никогда не будут владеть башней. Я разрушу ее до самого основания, разберу по камешку, а всю землю вокруг, пядь за пядью, засыплю солью, но ты ничего не получишь!

Я чувствовала такую ненависть к этому крестьянину, что, пожалуй, убив его, не испытывала бы угрызений совести. Я указала рукой на север.

– Прочь отсюда, убирайся! Проваливай, ты, ублюдок, чтоб я больше тебя не видела.

На миг я заставила струсить этого сильного, упрямого мужика. Он попятился шагов на пять по тропинке, потом остановился, опомнился, понял, что имеет дело только с женщиной, и в сердцах плюнул.

– Посмотрим, что вы сделаете со своей спесью, когда будете бродить по Бретани, протягивая руку за милостыней!

Я по-прежнему смотрела на него горящим, ненавидящим взглядом. Он неловко повернулся и зашагал прочь, на ходу надевая шляпу, Я провожала глазами его плотную фигуру, прихрамывающую походку, толстую дебелую шею. Внутренне я вся была напряжена – как струна, готовая лопнуть. Все фибры моей души, каждая клетка тела были преисполнены почти животной ненависти к этому человеку.

Но когда он скрылся из глаз, что-то во мне оборвалось. Почти в обмороке я упала в сырую траву, спрятала лицо в ладонях. И зарыдала.

Во мне словно разом исчезли все силы. Я ясно, очень ясно ощутила свою неспособность к сопротивлению. Я была крайне измучена. Хоть бы сейчас умереть! Умереть, лишь бы меня оставили все эти заботы! Это хозяйство, эти мучительные мысли о девятнадцати тысячах, которых неоткуда взять!

Захлебнувшись слезами, я подняла голову. Солнце стояло уже высоко в небе; еловый лес, спускавшийся по склону, издавал горячий и сильный аромат. Приятный запах хвои, болотистой почвы и влажной приозерной травы наполнял воздух.

Это был запах Бретани, запах моего края. Края, где находился Сент-Элуа. Края изумрудной травы, вечных туманов и безбрежного моря лесов…

Вытирая слезы, я вспомнила, как жила здесь раньше. Как великолепен был парк в Сент-Элуа – полузаросший, таинственный, почти дремучий, он напоминал мне парки из романов мадам Радклифф с их вечными ужасами… Но ужасы для меня начались позже и не здесь, не в Бретани.

Мне было лет двенадцать, когда я с жадностью любознательного ребенка вглядывалась в многочисленные портреты де ла Тремуйлей, висевшие в Сент-Элуа, читала старинные хроники… И мне было шестнадцать, когда я по-настоящему полюбила здешние леса – сырые, свежие, с вечным стрекотом пересмешников и ароматом сосновой смолы. Мне было шестнадцать, да, только шестнадцать, и для меня все начиналось здесь! В этом краю! В Сент-Элуа!

Стиснув зубы, я подумала: «Лучше умереть, чем отдать это Бельвиню. Я не предам ни одного камня Сент-Элуа. Я люблю эту землю и то, что осталось от замка… К тому же уступить – это значило бы не просто разориться. Это была бы будто окончательная победа революции над де ла Тремуйлями. Такого нельзя допустить».

Конечно, появилась у меня мысль, если уж выбирать, то лучше отдать предпочтение герцогу, а не Бельвиню. Возможно, Маргарита права. Возможно, в подобном самоотречении и состоит гордость. Я поднялась, вытерла слезы, отряхнула юбку. Нужно возвращаться в Сент-Элуа. И объявить всем о своем решении.

Я застала Маргариту за плитой; она варила гороховую похлебку на обед.

– Послушай, – сказала я, – где-то у нас был кусок хорошего беленого сукна.

– Да он и есть, – ответила она настороженно. – Что вы хотите делать?

– Ну-ка дай мне его сюда.

Сукно было грубовато для дамского изящного платья, да еще для такого случая, как венчание. Я провела по ткани рукой. Нет, платье все же выйдет вполне сносное. Герцог к тому же должен знать, что у меня ничего нет.