Анн Голон - Анжелика. Война в кружевах Страница 48

Схватки стали чаще и сильнее, и мамаша Корде заставила Анжелику лечь на стол перед камином. Будущая мать уже не могла сдерживать стоны. Это был трудный и томительный период, когда плод уже готов выйти из носящего его тела, и кажется, что он вырывает корни дерева, на котором созрел. От приступов боли у Анжелики шумело в ушах. В какой-то миг ей почудилось, что она слышит возню где-то за пределами комнаты, а затем хлопнула дверь.

Послышался голос Терезы: «Ах! Господин маркиз».

Она поняла, кто вошел, лишь когда увидела в изголовье кровати великолепного лощеного Филиппа. Как странно он смотрелся в окружении хлопочущих женщин в своем придворном жюстокоре с кружевными манжетами, в парике, в шляпе с плюмажем из белых перьев, при шпаге.

— Филипп! Что вы здесь делаете? Что вам нужно? Зачем вы пришли?

На его лице появилось насмешливое и в то же время высокомерное выражение.

— Сегодня у меня родится сын. Представьте, подобные вещи меня интересуют!

Негодование придало Анжелике сил. Она приподнялась на локте.

— Вы пришли полюбоваться на мои страдания, — закричала она. — Вы — чудовище! Самый гнусный, самый жестокий человек на свете, самый…

Новая схватка заставила ее замолчать. Она откинулась назад, пытаясь восстановить дыхание.

— Тише! Тише! — сказал Филипп. — Не надо волноваться.

Он положил руку на ее влажный лоб и стал тихонько гладить ее по голове, шепча нежные слова, которые Анжелика едва слышала, но мягкий шелест которых успокаивал:

— Спокойно! Спокойно! Все в порядке! Смелее, моя хорошая…

«А ведь он впервые ласкает меня, — подумала Анжелика. — Он подбирает для меня те же слова и жесты, что и на псарне или в конюшне для суки или кобылы, которые должны разродиться. Почему бы и нет? Кто я сейчас, как не жалкий загнанный зверь… Говорят, что он может часами терпеливо сидеть рядом со своими питомцами и успокаивать их, и за это самые злобные псы лижут ему руки…»

Филипп был тем человеком, от которого Анжелика могла бы в последнюю очередь ждать помощи в такой час. Но надо признать, что маркиз дю Плесси-Бельер не переставал ее удивлять. Его рука дарила покой, возвращала силы.

«Неужели он думает, что я не могу родить ребенка? Я ему покажу, на что способна. Он не услышит ни единого крика!»

— Вот так, хорошо! Хорошо! — повторял Филипп. — Ничего не бойся… Эй, вы, неповоротливые неумехи, помогите ей хоть немножко. Что стоите столбом?

Он обращался к повитухе и ее помощницам, как к слугам на псарне.

В полузабытьи последних, самых тяжелых минут родов Анжелика обратила взор к Филиппу. Ее глаза, обведенные темными кругами, расширившиеся от боли и подернутые легкой пеленой, казались такими трогательными… И он вспомнил то, что так давно стремился изгнать из своей памяти. Эта женщина, которая казалась ему средоточием честолюбия, жестокости и корысти, бывает очень слабой? Это был взгляд из прошлого, взгляд той девочки в сером платье, которую он держал за руку, с издевательским смехом представляя своим друзьям: «Вот баронесса Унылого Платья».

Филипп сжал зубы. И отгородился рукой от этого взгляда.

— Ничего не бойся, — повторил он, — теперь ничего не бойся…

— Мальчик, — сказала акушерка.

Неодолимый сон давил на веки. Но она искала глазами Филиппа.

— Какой же он страшненький, — отозвался Филипп.

Мамаша Корде решительно возразила:

— Великолепный ребенок! Сразу видно, что господин маркиз не привык видеть новорожденных младенцев!

Анжелика смежила веки, ее глаза наполнились слезами. Ноги часто дрожали, и она никак не могла справиться с этой дрожью. Она ненавидела Филиппа. Он был таким жестоким и мстительным. Нельзя надеяться на такого человека. В этой жизни она так и будет одинока!

Родильница позволила переложить себя на постель, на душистые простыни, согретые грелками.

У нее больше не было сил сражаться со сном.

— Вы засыпаете? — с удивлением спросил Филипп.

Она несколько раз открывала глаза. Он все еще был рядом, заботливый и далекий, как голубой архангел.

Только впервые взяв младенца на руки, Анжелика поняла, как много значит для нее это новое существо.

Малыш был красив. Его плотно запеленали в льняные пеленки, окаймленные атласной вышивкой, которые крепко держали ручки и ножки мальчика и образовывали вокруг его головы своеобразный капюшон. Разглядеть можно было только бело-розовое, словно фарфоровое, личико с глазками неопределенного голубого цвета, которые скоро должны были обрести прозрачную сапфировую синеву глаз его отца.

Восхищенные кормилица и служанки наперебой хвалили мальчика, повторяя на все лады, что он светленький, как цыпленок, и пухленький, как амур.

«Этот ребенок вышел из моего чрева, — думала Анжелика, — и это сын не Жоффрея де Пейрака! Я смешала мою кровь, которая принадлежала только ему, с чужой кровью».

Она вдруг увидела в этом младенце плод своей измены, которая завершилась именно сейчас. И тихо повторила про себя: «Я больше не твоя жена, Жоффрей!»

Но разве не к этому она стремилась?

И она зарыдала.

— Я хочу видеть Флоримона и Кантора, — выкрикивала она. — Приведите моих сыновей. Умоляю вас…

Они вошли. Подошли к кровати, и Анжелика вздрогнула, увидев, что они одеты в одинаковые черные бархатные костюмчики. Два мальчика, такие разные и такие похожие, с матовой кожей и густыми волосами, ниспадающими на большие воротники из белого кружева. Братья держались за руки — жест, привычный для них с раннего детства. Казалось, они черпали друг у друга силы, чтобы смело идти по нелегким дорогам судьбы.

Они учтиво приветствовали всех, кто находился в комнате, и аккуратно присели на табуреты. Необычная картина — мать, разметавшаяся на простынях — произвела на мальчиков сильное впечатление.

Анжелика заставила себя подавить рыдания, сжимавшие ей горло. Нельзя пугать сыновей.

Она спросила у детей, видели ли они своего новорожденного брата. Да, видели. Что же они о нем думают? По всей видимости, они вообще о нем не думали. Но, переглянувшись, Кантор и Флоримон в один голос заявили, что младенец — «прелестный херувим». Результаты совместных усилий четырех наставников приносили свои плоды. Конечно, воспитание прутом и линейкой тоже сыграло определенную роль, но прежде всего на перемены в поведении мальчиков повлиял склад их ума, способность отвечать вызовам судьбы. Они пережили голод, холод и страх и, казалось, научились приспосабливаться к любым условиям. Им открыли двери, ведущие на просторы полей, — и они тотчас принялись прыгать и скакать, превратившись в необузданных сорванцов. Им навязали богатые костюмы, велели кланяться и говорить комплименты — они стали образцовыми маленькими сеньорами.

Анжелика впервые обратила внимание на эту врожденную гибкость характеров. «Бедность учит приспосабливаться!»

— Кантор, мой трубадур, спойте нам какую-нибудь песню!

Мальчик сходил за гитарой и взял несколько вступительных аккордов.

Бьют барабаны. Это на балКороль своих дам созывает,И та, кого первую он увидал,Сердце его пленяет.

«Ты любил меня, Жоффрей. А я тебя боготворила. Почему ты любил меня? Потому что я красива?.. Ты ведь так любил красоту… Еще одна красивая вещь в твоем отеле Веселой Науки… Но меня ты любил не только за красоту! Я знала, я чувствовала это, когда твои сильные руки сжимали меня в своих объятиях и заставляли стонать… Ведь я была почти ребенком… но ребенком искренним. Наверное, ты любил меня именно за это…»

Король у маркиза спросил: «Кто она?Я жду от тебя ответа».Маркиз отвечает: «Моя женаДама прекрасная эта».

Моя жена…

«Сегодня ночью так называл меня светловолосый маркиз с непроницаемым взглядом. Я больше не твоя жена, Жоффрей! Он получил на меня все права. И твоя любовь удаляется от меня, как лодка, плывущая по течению, а я остаюсь одна на холодном берегу. Никогда больше! Никогда!.. Как трудно выговорить это „никогда“… признаться, что ты стал тенью даже для меня».

Маркиз, ты счастливей, чем я, король.Я тоже хотел бы счастья.О ней позаботиться мне дозволь.Пусть станет моей. Дай согласье.

Филипп больше не приходил. Он не проявлял никакого интереса к матери своего ребенка. Теперь, когда она выполнила свою миссию, она ему не нужна. К чему пустые надежды! Она никогда его не поймет. Как говорила о нем Нинон де Ланкло? «Это дворянин до мозга костей. Он помешан на вопросах этикета. Он боится увидеть даже пятнышко на своем шелковом чулке, но не боится смерти. Когда он будет умирать, он будет одинок, как волк, и никогда ни у кого не попросит помощи. Он принадлежит лишь королю и самому себе».