Анн Голон - Анжелика. Война в кружевах Страница 49

Король… Всесильный король прогуливается в своих роскошных садах. Иней причудливым узором расписал павильоны. В сопровождении многочисленной свиты в шляпах с плюмажами он шествует из рощи в рощу. Мрамор блестит, как лед. В конце сиреневатой аллеи короля встречают Церера, Помона и Флора — золотые статуи, сверкающие посреди замерзших круглых водоемов. Рука, затянутая в перчатку, держит трость. Это рука молодого мужчины и рука государя, которая кроит и перекраивает судьбы. Это рука, которая дарует жизнь и обрекает на смерть.

Прощай, мое сердце! Тебя я люблю,То с жизнью, с надеждой прощанье.Но все же должны мы служить королю,И нам предстоит расставанье.

«Великий Боже! Не та ли это песня, которую Кантор чуть не спел перед королевой, тогда, в Версале! Если бы не аббат Ледигьер, какой бы вышел скандал!.. Да, аббат деликатный человек. Надо будет вознаградить его еще раз».

Велит королева составить букетИз самых красивых лилий,Их аромата волшебней нет,Маркизу они убили.[63]

«Бедная королева Мария-Терезия! Она неспособна послать своей сопернице отравленный букет, как когда-то это сделала Мария Медичи, которая преподнесла ядовитый дар одной из фавориток знаменитого Повесы[64]. А наша государыня умеет только плакать да утирать покрасневший нос. Бедная королева!»

Глава 20

Подарки новорожденному маркизу дю Плесси от королевской четы. — Визит Франсуазы д'Обинье. — «Вам придется сделать выбор между Богом и дьяволом»

МАДАМ де Севинье писала маркизе дю Плесси-Бельер, сообщая последние придворные новости: «Сегодня в Версале король открывал бал с мадам де Монтеспан. Мадемуазель де Лавальер присутствовала, но не танцевала вовсе. Королева осталась в Сен-Жермене и никак не реагирует на происходящее…»

Традиционное «посещение родильницы», которое должно было продолжаться до тех пор, пока молодая мать не побывает в положенный срок в церкви, привнесло в жизнь отеля Ботрейи непривычную суету.

Та благосклонность, с которой король и королева встретили своего только что появившегося на свет подданного, побудила почти всю парижскую знать нанести визит прекрасной маркизе.

Анжелика с гордостью показывала голубой сундучок, обтянутый муаровым атласом с вышитыми лилиями — подарок Ее Величества. В сундучке лежала большая пеленка из шелка с серебряной нитью, два отреза английского алого сукна, голубая накидка из тафты, прелестный набор крошечных рубашек из камбрийского батиста[65], вышитые чепчики и нагрудники в цветочек.

К этому подарку король присовокупил две позолоченные, инкрустированные драгоценными камнями бонбоньерки со сластями.

Господин де Жевр, главный камергер королевства, лично вручил молодой матери подарки и передал поздравления королевской четы. Подобное внимание, сколь бы лестным оно ни было, не выходило за рамки, предписанные этикетом: супруга маршала Франции имела право на такого рода почести.

Но все же его оказалось достаточно, чтобы вновь раздуть тлевшие угли сплетен. При дворе стали шушукаться, что маркиза дю Плесси-Бельер «поймала в свои сети» сердце Его Величества. Некоторые злые языки намекали даже, что в жилах крепкого карапуза, гордо возлежавшего на бордовой бархатной подушке между кормилицей и няней, течет кровь Генриха IV.

Анжелика не обращала внимания на слухи и лишь пожимала плечами. Те, кто выдумывают такие сплетни, — просто сумасшедшие, и, в конце концов, это даже смешно! Ее покои не пустовали. Она принимала гостей в своей спальне, как настоящая «жеманница». Множество лиц, даже немного позабытых, вновь промелькнули перед ней. Ее сестра Ортанс, жена прокурора, явилась вместе со всем своим многочисленным выводком. С каждым днем она все выше поднималась по социальной лестнице и сейчас уже принадлежала к числу зажиточной буржуазии. Поэтому Ортанс не могла пренебрегать отношениями со столь важной особой, каковой являлась маркиза дю Плесси-Бельер.

Узнав в очередной посетительнице Франсуазу д'Обинье, вдову поэта Скаррона, Анжелика очень обрадовалась. От Нинон де Ланкло она слышала, что мужественная Франсуаза продолжает добиваться должности, чтобы иметь возможность жить согласно вкусам и светским талантам, которые раскрылись у нее за годы брака со Скарроном. В те времена она принимала в своем доме весь Париж и, невзирая на юность, блестяще справлялась с ролью хозяйки. Но без поддержки и без средств к существованию она очутилась в самом низу социальной лестницы, так как не желала ни отрекаться от добродетели, ни унижаться. Она постоянно экономила, не тратила ни единого лишнего су. Очень осторожная, Франсуаза не принимала участия в каких бы то ни было рискованных делах. Несмотря на бедность и красоту, у нее не было ни долгов, ни любовников. Она довольствовалась тем, что с неизменной настойчивостью подавала королю одно прошение за другим.

Две великосветские дамы, мадам де Шуази и мадам де Людр, уже прощались с молодой матерью, когда пришла Франсуаза Скаррон. После обмена приветствиями к ней обратилась мадам де Людр:

— Франсуаза, ходят слухи, якобы вы лично или через посредничество друзей передали королю более тысячи восьмисот прошений. Это правда?

— Сколько? — воскликнула Анжелика, приподнимаясь на постели.

— Франсуаза, вы уверены, что избрали правильную тактику? — спросила мадам де Шуази. — Я слышала, как Его Величество жаловался: «Прошения мадам Скаррон сыплются на меня, как осенние листья». Он еще сказал, что скоро вы превратитесь для него в такую же незыблемую часть интерьера, как гобелены Сен-Жермена и Версаля.

Будучи хорошей хозяйкой, которая стремится предотвратить конфликт между своими гостями, Анжелика собралась было вступиться за свою приятельницу, но мадам Скаррон, урожденная д'Обинье, и сама умела за себя постоять.

— Это отнюдь не дурные вести, — сказала она. — Его Величество выразил неудовольствие, но из всех человеческих качеств наш государь больше всего ценит настойчивость. К тому же успеха не добиться, если не привлечь внимание Его Величества. Мне это удалось — по крайней мере, так вы утверждаете.

Она оставалась жизнерадостной, снисходительной к проявлениям глупости и даже к оскорблениям, которые ей доводилось слышать едва ли не ежедневно, обивая пороги королевских резиденций.

— А что это за разговоры о вашем обращении к Реформации?

— Его Величество никогда не сомневался в моих религиозных убеждениях. Моя мать, Жанна де Кардиак, была ревностной католичкой и крестила меня в католическую веру.

Собеседницы не воспользовались наступившим молчанием, чтобы в ответ упомянуть о воспитавшей ее тете, которая была деятельной протестанткой, и мадам Скаррон продолжила:

— Справедливости ради нельзя не признать, что отношение к религии всегда может поменяться, порой весьма неожиданно. Например, мой отец, Констан д'Обинье, ожесточенно боролся с собственным отцом, Агриппой, прославленным деятелем Реформации, и даже вынудил почтенного дедушку бежать из Пуату в Женеву. Разве мог он помыслить тогда, что наступит время и он сам отречется от католичества, а перед смертью будет искать убежища в Оранже?

— Почему именно в Оранже?

— Дело в том, что этот прекрасный провансальский город находится во владении князей Нассау, голландской правящей династии[66]. Поэтому все его жители — протестанты, точнее лютеране. Думаю, что именно это обстоятельство дает повод французскому королю время от времени совершать военные набеги на эту область.

— Как Конта-Венессен и Авиньон принадлежат Папе, — изрекла мадам де Людр, желая блеснуть своими познаниями.

— Совершенно верно. Городские власти Оранжа согласились похоронить Констана согласно церковному обряду, а не под забором, как собаку, — что произошло бы, останься он на католической территории.

Довольные встречей с одной из самых известных обитательниц квартала Маре, две дамы удалились, а мадам Скаррон села у кровати.

— Анжелика, я вижу, вас изумили цифры, которые назвали эти дамы, — о моих прошениях Его Величеству, о записочках тем, кто сопровождает короля, или тем, на чью дружбу я рассчитываю. Таков мой образ действий, но я уверена, что вы меня поймете. Просить милости у короля — не значит просить милостыню. Это всего лишь напоминание, что он должен предоставить место под солнцем каждому, кто мечтает служить государю по мере своих сил и возможностей.

Казалось, какое-то время Франсуаза колебалась, но затем продолжила:

— Я не очень доверяю болтунам, Анжелика, но вы не такая! Зачастую ваше беспечное щебетание — не что иное, как способ скрыть что-то важное, сокровенное. Кстати, ваши замечания бывают весьма остроумными. Продолжайте молчать таким же образом: это отличный способ вращаться в свете, но при этом надежно сохранять свои тайны. Я и сама молчу уже долгие годы. Но вам открою один секрет, которым ни с кем не делилась и который, возможно, объяснит вам причину моей настойчивости. Однажды я услышала пророчество.