Елена Хаецкая - Византийская принцесса Страница 49

Эстефания предавалась горю более обыденным и привычным способом: заперлась в спальне и плакала день-деньской, но принцесса казалась помешанной.

Куда бы она ни взглянула, везде ей виделось имя Тиранта. Повсюду чудилось ей его лицо. Она вспоминала его в храме во время мессы, стоящим на коленях со сложенными руками, вспоминала на пиршестве у ее отца, когда он вдруг побледнел и вышел из-за стола, сраженный внезапным недугом, и в тот миг, когда он поцеловал ее ладонь, и тогда, возле городской стены, когда он уходил сражаться с врагами империи…

— У него широкий лоб, — подумала (или сказала вслух?) принцесса. — И прямые черные прядки. — Она начертила их в воздухе кончиком пальца. — А нос смешной, длинный. Я бы хотела поцеловать его нос.

Вспоминая Тиранта, она ничего не говорила о его глазах, потому что слишком любила их. Кармезина боялась снова встретиться с ними взглядом, потому что заметить в них признаки лживости означало для нее верную смерть, смерть истинную и окончательную.

И ей казалось, что ее ладонь все еще ощущает тепло его дыхания.

Ипполит примчался в Константинополь на закате. Он проскакал по улицам к дворцу, где его, ни о чем не спрашивая, схватили, повалили на землю и связали. Юный сеньор Малвеи хотел было возмутиться, но его только ударили по лицу и приказали молчать. И так, связанным, осыпая проклятиями и колотушками, потащили через весь дворец в тронный зал.

Ипполит озирался по сторонам, и ему казалось, что он очутился в каком-то незнакомом месте, похожем на ад. Женщины с расцарапанными лицами шарахались в стороны при виде Ипполита, а мужчины в разорванной одежде смотрели на него так угрюмо, словно только о том и думали, как бы предать пленника мучительной смерти.

Какая-то девица остановилась и проводила Ипполита взглядом, а затем вдруг подбежала к нему, впилась в его волосы на виске и полоснула ногтями, срывая лоскут кожи с его скулы. Потекла кровь. Ипполит толкнул девицу плечом, а она закричала, как будто ее режут, закрыла лицо рукавами и рухнула на стоявший поблизости сундук.

— Что случилось? — спросил Ипполит у своего стражника.

Кровь текла по лицу Ипполита, капала на его одежду и на пол. И никто ничего не желал ему объяснять.

Подведя незадачливого вестника к дверям императорских покоев, один из стражей остался сторожить его, а второй вошел в комнаты. До Ипполита донесся слабый голос:

— Свершилось?

— Нет еще, государь, — послышался ответ стражника. — Здесь один из изменников. Что нам делать с ним?

— Я не изменник! — закричал что было силы Ипполит. — Почему меня так называют?

Стражник, бывший с ним, сильно ударил Ипполита по щеке:

— Молчи! Ты был с этим предателем, с Тирантом! Как ты уцелел, когда все прочие погибли? Бежал вместе со своим господином?

— Я не понимаю, о чем здесь идет речь. — Ипполит закусил губу. — Похоже, многие во дворце сошли с ума. Это меня пугает.

Стражник не ответил.

Император сказал:

— Пусть предатель убирается из дворца и из моей империи. Я все еще государь и, покуда жив, не желаю видеть здесь никого, кто является ко мне от имени Тиранта Белого.

Ипполит рванулся с места и закричал:

— Дайте мне поговорить с императором!

Принцесса услышала крики и вошла в покои отца:

— Нужно выслушать его, отец.

Ей хотелось еще раз увидеть Тиранта перед неизбежной гибелью. И пусть это даже будет не сам Тирант и даже не его изображение, а лишь отражение, что сохранилось в глазах изменника, — лживое отражение лживого лица, живущее в глубине чужих зрачков…

Император приказал, чтобы Ипполита ввели в его спальню, и связанного рыцаря бросили посреди комнаты на пол, направив на него острия пик.

Принцесса уселась на постели и разложила вокруг себя широкие черные юбки, а ее отец император встал рядом и сильно сжал руку дочери. Императрица тоже вышла из своих покоев и притаилась в глубине комнаты.

Она видела, что пленник молод и, должно быть, хорош собой; жестокое обращение, которому он подвергся, оставило глубокую кровоточащую царапину на его скуле, и при виде этой юной крови у государыни судорогой свело сердце.

Она была моложе мужа не менее чем на двадцать лет; ей минуло тридцать пять, и она находилась в последнем расцвете женской красоты, на грани увядания. Ни один мужчина давно уже не смотрел на нее с вожделением, и происходило это потому, что она была супругой императора, и ни один рыцарь не решался избрать ее своей дамой и ухаживать за нею.

Но Ипполит не знал о том, что вторая женщина в этих покоях — сама императрица, поэтому он окинул ее быстрым взором и мгновенно оценил пышность ее груди и горячую полноту талии и бедер. И таково уж свойство молодости, особенно той, что воплощается в мужчине, что Ипполит, связанный и избитый, все-таки не утратил способности интересоваться женщинами.

Он встретился с императрицей взглядом и чуть заметно улыбнулся ей. И вдруг она ощутила, как странный, давно забытый покой нисходит в ее душу, и улыбнулась в ответ.

— Мне жаль видеть ваше величество в такой печали, — сказал Ипполит, поворачиваясь к императору. — Я не знаю причины столь ужасного состояния и только смею надеяться, что мое известие развеселит вас.

— Как ты смеешь говорить со мной о веселье? — тихо спросил император. — Ты, изменник, бежавший вместе со своим господином с поля боя!

— Клянусь моей рукой. — Ипполит передернул плечами, потому что руки у него были связаны за спиной, — на моей памяти никто не бежал с поля боя, ни окаянные турки, которые сражались как звери и во множестве погибли, пав с честью, ни тем более христианские рыцари. А мой господин и друг Тирант и по сей час остается на поле боя… Он прислал меня рассказать о великой победе, которую одержал под Алакрионом. И я готов отказаться от спасения моей души, если Тирант не сжег мост через Трансимено, и не утопил тысячи турок в реке, и не обратил оставшихся в бегство!

Император вдруг закатил глаза и опустился на кровать. Дыхание с хрипом вырвалось из его груди. Принцесса закричала:

— Позовите лекаря! Государю дурно, нужно пустить кровь!

А императрица обратила пылающее гневом лицо к стражнику и приказала:

— Развяжите же этого рыцаря! Вы ведь видите, что он говорит правду!

И с Ипполита сняли веревки, а второй стражник побежал разыскивать лекаря.

— …А я говорю: «Убери от меня свои руки, грязное животное!» — со смехом рассказывал Ипполит, вернувшись в лагерь под Алакрионом.

Тирант, Диафеб и некоторые другие рыцари, и в их числе отец Ипполита сеньор Малвеи, слушали рассказ и не знали, плакать им или смеяться.