Виктория Холт - Избранницы короля Страница 5

— Так и будем стоять и смотреть, — отвечала мать.

— И помалкивать, — добавлял отчим. — И скажем еще спасибо, что нам хоть что-то оставили.

— Спасибо?! Нам говорить «спасибо», когда Фрэнсис убит, а Джорджу приходится прятаться в какой-то там Голландии?

— Барбара, ты еще дитя и многого не понимаешь. И перестань, наконец, слушать взрослые разговоры, которые тебя не касаются!..

После этого ей не скоро довелось снова встретиться с Джорджом, однако слухи о нем иногда долетали до нее. Он сражался при Вустере вместе с Карлом Вторым, новым королем, — поскольку старый был казнен. К тому времени Барбаре исполнилось десять, и она понимала теперь гораздо больше. Она осыпала проклятьями «круглоголовых», которые разгуливали по Павловой аллее и устраивали в соборе и во всех городских церквах казармы и конюшни. Их мрачные темные фигуры самодовольно маячили на всех городских улицах, как бы напоминая жителям столицы, кто здесь теперь хозяин. Барбара очень сочувствовала Джорджу — ведь у нее с ним было много общего, гораздо больше, чем в свое время с мягкосердечным Фрэнсисом.

Джордж, герцог Бэкингем, мечтал возглавить королевскую армию — однако король, по совету Эдварда Гайда, добровольно проследовавшего за ним в изгнание, не спешил назначать молодого Вильерса главным полководцем. Джордж — не терпевший, как и Барбара, когда что-то выходило не по-его, кипел от негодования и строил самые сумасбродные планы водворения короля на престол. Однако Эдвард Гайд продолжал внушать королю, что герцог слишком молод для роли полководца, а Карл в то время еще во всем соглашался с Гайдом. До Барбары долетали слухи, что оскорбленный Бэкингем перестал участвовать в заседаниях королевского совета и чуть ли не отказывается разговаривать с самим королем; что он постоянно пребывает в дурном расположении духа и предается меланхолии; что он оброс грязью, не моется, не меняет белья и не позволяет слугам привести себя в порядок.

— Глупец! — кипела Барбара. — Глупец! Я бы на его месте...

Впрочем, Джордж все же оказался не таким безнадежным глупцом, как она полагала, и вскоре бросил свое неряшество. Сестра короля Мария, принцесса Оранская, неожиданно овдовела, и Джордж задумал предложить ей себя в супруги.

Барбара внимательнейшим образом выслушивала все разговоры матери с отчимом и вдобавок требовала от слуг, чтобы те сообщали ей любые подробности, какие им становились известны.

Таким манером она узнала, что королева-мать Генриетта Мария выказала величайшее возмущение по поводу домогательств герцога. По слухам, она заявила, что скорее разорвет собственную дочь в клочья, чем позволит ей унизиться до такой партии.

Да, все-таки Джордж глупец, заключила Барбара. Если он и впрямь хотел жениться на Марии Оранской, надо было явиться к ней в апартаменты, внушить ей любовь к себе и, может быть, обвенчаться с нею тайно. Барбара не сомневалась, что все бы вышло прекрасно: ведь решимости у Джорджа не меньше, чем у нее самой. Забавно было бы полюбоваться тогда на эту старую фурию, Генриетту Марию! (К слову сказать, поговаривали, что в жестокой участи, постигшей ее супруга, короля Карла Первого, была доля и ее вины.)

Вскоре, однако, Барбаре пришлось на время забыть Джорджа: в гости к отчиму приехал Филипп Станхоп, граф Честерфилд, о котором она к тому времени уже была наслышана. Говорили, что граф весьма и весьма неглуп, что он, во всяком случае, не из тех, кто способен лишь разглагольствовать о скором возвращении короля да поднимать скорбные тосты за здравие заморского изгнанника. Нет, Честерфилд трезво смотрел на новую Англию и старался найти в ней достойное место для себя.

И, по-видимому, нашел, и очень недурное, поскольку был помолвлен, ни много ни мало, с Мэри Ферфакс, дочерью генерала парламентаристов — самой важной, после Кромвеля, персоны во всей Английской республике. Мэри Ферфакс, отцовская любимица, возможно, и впрямь всею душою была за республику и парламент, однако наружность, изящные манеры графа и, не в последнюю очередь, перспектива сделаться графиней вмиг покорили ее сердце.

Стало быть, и отпрыск древнего аристократического рода может при желании неплохо устроиться в этой новой Англии, заключила Барбара.

Можно сказать, что она была очарована графом еще задолго до его приезда, а в первый же день их знакомства выяснилось, что и он к ней отнюдь не равнодушен. Когда бы она ни обернулась, он смотрел на нее, так что она, к своему собственному удивлению, даже заливалась румянцем. Он, по-видимому, понимал ее смущение и забавлялся им, она же, хотя и притворялась разгневанной, в глубине души блаженствовала. Его явный интерес подтверждал, что она уже не девочка, а юная дама; к тому же у нее имелись подозрения, что он сравнивает ее с Мэри Ферфакс.

Барбара нарочно не замечала его и подолгу не выходила из своей комнаты — но изгнать его из своих мыслей она не могла. Она смутно ощущала в себе самой какие-то перемены. Она походила на бутон, затрепетавший и начавший раскрываться под горячими лучами солнца; но только она была не бутон, а женщина, и причиной ее трепета был горячий взгляд мужчины.

Однажды он перехватил ее, когда она поднималась по лестнице в свою комнату.

— Барбара, — сказал он, — отчего ты все время бежишь от меня?

— Бегу? — Она презрительно пожала плечами. — Я просто не заметила тебя.

— Врешь, — возразил он.

Барбара круто развернулась, так что ее длинные локоны хлестнули его по лицу, и хотела было гордо

удалиться, но столь явное пренебрежение, как видно, придало ему решимости. Ухватив ее за волосы и уверенно положив другую руку ей на грудь, Честерфилд грубо притянул ее к себе и поцеловал.

Барбара, однако, вырвалась и, отвесив ему такую пощечину, что он едва не скатился с лестницы, кинулась наверх. Добежав до своей комнаты, она заперлась на задвижку и припала к двери.

Тотчас в дверь с той стороны забарабанили тяжелые кулаки.

— Открой, — потребовал Честерфилд. — Открой сейчас же, ведьменыш!

— Тебе — ни за что! — крикнула Барбара. — И смотри, дражайший граф, как бы тебя ненароком не вышвырнули из этого дома!..

В конце концов он убрался восвояси, а Барбара взволнованно подбежала к зеркалу. Волосы ее растрепались, глаза сверкали, на щеке, куда пришелся его поцелуй, горело яркое пятно — но гнева в лице не было; напротив, оно сияло блаженством.

Барбара была на седьмом небе от счастья — тем не менее на другое утро она встретила графа ледяным высокомерием и почти не разговаривала с ним; мать даже упрекала ее в небрежении к гостю — но разве Барбара прислушивалась когда-нибудь к материнским упрекам?