Виктория Холт - Избранницы короля Страница 6

Вернувшись к себе в комнату, она принялась тщательно изучать свое отражение в зеркале. Она распустила вьющиеся волосы и расшнуровала лиф платья, чтобы получше разглядеть округлую нежную шею. Первое столкновение с мужчиной, по-видимому, подействовало на нее благотворно: ее высокая и уже хорошо сформировавшаяся фигура в один день сделалась словно бы женственнее.

При виде Честерфилда Барбара трепетала от волнения — ее переполняли чувства доселе неведомые. Притворяясь, что избегает его, она на самом деле искала его повсюду. Величайшей усладой для нее было находиться с ним рядом и метать в него презрительные взгляды из-под ресниц; также ей нравилось в присутствии матери и отчима задавать ему невинные вопросы касательно прелестей и достоинств его невесты.

У нее, впрочем, хватило разумения понять, что в игре, затеянной ею самой, она всего лишь неискушенная девочка. Видя ответный блеск его глаз, она догадывалась, что единственной причиной, по которой граф загостился под кровом ее отчима, была она, Барбара, и что он не уедет, покуда не добьется своего. От этого Барбаре делалось смешно, но не потому, чтобы она решила противиться ему до конца, — нет, в глубине души она уже твердо знала, что уступит. Но она чувствовала, что стоит сейчас на пороге очень важного для себя открытия. Открытие это состояло в следующем: у нее была красота — а красота означала власть. Она вольна была подчинить себе этого человека — нареченного жениха Мэри Ферфакс — и вытеснить из его сердца и мыслей все, кроме одного-единственного желания!.. О такой власти можно было только мечтать. Что же касается ее собственного сердца и мыслей, то она еще во время того первого неудавшегося поцелуя поняла, что капитуляция произойдет при полном обоюдном согласии.

Так постепенно Барбара постигала самое себя. Наконец однажды она позволила ему обнаружить себя привольно лежащею на лужайке в безлюдном уголке старого орешника. Последовала борьба; Барбара билась изо всех сил, Филипп тоже. Он оказался сильнее, и когда ее совращение произошло, она окончательно поняла: покуда на земле живы мужчины, с которыми можно предаваться любовным утехам, — скука ей не грозит.

С этого момента Барбара знала, что отныне всем ее существованием будет безраздельно править пробудившееся в ней с необычайной силой вожделение плоти; пожалуй, лишь одна вещь была потребна ей не менее плотского наслаждения — власть. Она решительно не могла терпеть противодействия своим даже самым ничтожным желаниям. Желала же она разъезжать по Лондону в собственной карете, чтобы все кругом понимали, кто самое влиятельное лицо в столице; желала украшать себя драгоценностями и носить наряды, которые бы выгодно подчеркивали, а не скрывали ее расцветающую красоту. Платья, которыми ей приходилось довольствоваться сейчас, увы, не выявляли достоинств ее прелестной фигуры; их цвет приглушал ослепительную голубизну ее глаз и вовсе не шел к ее великолепным каштановым волосам. Одежда, считала Барбара, призвана украшать женщину — она же чувствовала себя стократ красивее без всякой одежды; из чего следовало, что она одевалась из рук вон плохо.

Далее, ей требовалась полная свобода. Ей уже стукнуло шестнадцать, и она не собиралась впредь терпеть отношение к себе как к ребенку.

Думая о Честерфилде, она прикидывала, возможно ли с его помощью обрести долгожданную свободу. Они уже успели насладиться несколькими свиданиями, и хотя особой нежности между ними не возникло, зато в пылкости они не уступали друг другу. Шестнадцатилетняя Барбара уже понимала, что ее влечение к этому человеку происходит скорее по зову плоти, чем по сердечной привязанности, — а плоть Барбары с каждым разом становилась все ненасытнее.

В ту пору Честерфилд славился своим распутством и завидной беспечностью. С ранних лет ему приходилось бороться за место под солнцем, и он не собирался теперь жертвовать достигнутым ради какой угодно идеи. В нем было не меньше честолюбия, чем в Барбаре, и почти столько же чувственности. Отец его умер, когда ему не было еще двух лет, и Филипп воспитывался главным образом в Голландии. Он был всего на восемь лет старше Барбары, но уже успел овдоветь: его жена, Анна Перси, умерла три года назад, и теперь совращение девиц было одним из его обычных развлечений.

Барбара часто спрашивала себя, каким мужем был Филипп, пока Анна Перси была жива. Вряд ли очень хорошим, догадывалась она; и наверняка неверным. Сам он об Анне никогда не говорил — однако порой не без злорадного удовольствия посмеивался вместе с Барбарой над своей невестой, Мэри Ферфакс.

Так он гостил и гостил у Вильерсов, оттягивая отъезд, и виновницей этого, вне всяких сомнений, была юная Барбара.

Наконец она начала всерьез подумывать о возможности брака с Честерфилдом. Может, это и есть путь к свободе? Они с ним слеплены из одного теста и, по-видимому, стоят друг друга. Она не станет требовать от него верности, поскольку и сама не намерена довольствоваться одними лишь супружескими отношениями (она и сейчас уже присматривалась к мужчинам с жадным интересом); так что, пожалуй, они с Филиппом составят неплохую пару.

Он, правда, помолвлен с Мэри Ферфакс — но кто такая эта Мэри Ферфакс, чтобы быть женою графа? То ли дело Барбара, в которой течет благородная кровь Вильерсов!

В конце концов она решила намекнуть ему, что, возможно, ее семейство не будет особенно противиться их браку. Конечно, проникать в комнату девицы — поступок весьма дерзкий... Но даже если слуги что-то видели, они не посмеют проболтаться: ведь каждый из них знает, что может сделать с доносчиком молодая хозяйка. Впрочем, эта сторона дела в любом случае не очень беспокоила Барбару.

А потому, лежа рядом с Филиппом на постели в собственной комнате, Барбара завела разговор о его семье, о своей семье и о возможности союза между ними.

Честерфилд перекатился на спину и расхохотался.

— Барбара, дорогая, — с трудом выговорил он. — Ты выбрала неподходящий момент для такого разговора. Это попросту не принято — ведь брачные планы делаются не в спальнях...

— Меня не волнует, что принято, а что нет! — перебила она.

— Это заметно. Что ж, весьма похвальное качество—в любовнице. Но в супруге... Нет уж, увольте!

Барбара подскочила на месте и влепила ему полновесную пощечину. Однако Честерфилд вовсе не думал трепетать перед нею, подобно запуганным слугам. К тому же его желание было только что утолено, и теперь он мог от души веселиться над ее яростью.

— Если ты хотела получить обещание жениться в обмен на свою невинность, надо было торговаться до, а не после нашего с тобой приятного свидания в орешнике, — поучал он. — Ах, Барбара, Барбара! Сколько же еще тебе предстоит узнать!..