Эмили Бронте - Грозовой перевал Страница 56

Миссис Линтон, одетая в свободное белое платье, с легкой шалью на плечах, сидела, как уже повелось за время ее выздоровления, в нише открытого окна. В самом начале болезни пришлось подстричь ее пышные длинные волосы, и сейчас ей делали простую прическу с естественными локонами на висках и завитками на шее. Внешность ее изменилась, как я и сказала Хитклифу, но когда она была спокойна, в ее изменившемся лице проступала поистине неземная красота. Огонь в ее глазах сменился мечтательным и грустным выражением. Теперь эти глаза не пронзали взглядом окружающие предметы, а как будто бы смотрели вдаль, за те горизонты, которые недоступны обычному человеческому зрению. Кроме того, бледность ее лица – а после того, как она пополнела, оно больше не казалось таким изможденным, – и странное выражение, отражающее печальное состояние ее духа, делали ее еще более беззащитной и достойной сострадания. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы не только я, но и любой другой человек, понимал, что ее выздоровление не более чем временно и что она обречена.

Перед ней на подоконнике лежала раскрытая книга, и легкий ветерок время от времени переворачивал ее страницы. Наверное, ее положил туда Линтон, уходя, потому что Кэтрин теперь не интересовалась ни чтением, ни другими занятиями, а ее муж провел многие часы, пытаясь заинтересовать ее тем, что раньше ее развлекало. Она понимала, чего он добивается, и, в периоды просветления, терпеливо сносила его старания, лишь легким вздохом время от времени намекая на тщетность его усилий и прекращая их поцелуем и печальнейшей из улыбок. В другом своем настроении она нетерпеливо отворачивалась и закрывала руками лицо, либо с раздражением отталкивала мужа. В этих случаях он прекращал свои попытки, потому что понимал, насколько они бесполезны.

Колокола Гиммертонской церкви все еще звонили, а из долины доносилось нежное, умиротворяющее журчание полноводного ручья. Весною этот мелодичный, легкий звук был приятной заменой шуму листвы, наводнявшему усадьбу летом. На Грозовом Перевале рокот ручья был хорошо слышен в тихие дни после большого таяния снегов или затяжных дождей. Наверное, именно о Грозовом Перевале вспоминала Кэтрин, внимая ему, если только она вообще была в состоянии о чем-нибудь думать и что-нибудь слышать. Ведь лицо ее хранило такое загадочное, отрешенное выражение, что мы поневоле сомневались в том, осознает ли она окружающее посредством слуха или зрения.

– Вам письмо, миссис Линтон, – проговорила я, осторожно вкладывая послание в ее ладонь, безвольно лежавшую на колене. – Вы должны прочесть его немедленно, потому что на него ждут ответа. Мне сломать печать?

– Да, – ответила она, даже не взглянув на меня.

Я вскрыла послание – оно было кратким.

– А теперь прочтите его, – настаивала я.

Она убрала руку и позволила письму упасть на пол. Я вновь положила листок ей на колени и стояла, ожидая, когда она захочет взглянуть на него. Не дождавшись, я проговорила:

– Может быть, мне прочесть его вам вслух, мадам? Оно от мистера Хитклифа.

Она вздрогнула, и на лице ее промелькнуло воспоминание. Во взгляде теперь сквозило беспокойство и отражалась попытка привести мысли в порядок. Она взяла письмо, поднесла к глазам и, казалось, прочитала его. Увидев подпись, она вздохнула. Но я поняла, что суть написанного ускользнула от нее, потому что, когда я спросила, каков будет ответ, она только указала на имя отправителя и подняла на меня взгляд, полный печали и нетерпения.

– Тут написано, что он хочет вас видеть, – проговорила я, поняв, что ей нужен кто-то, кто объяснил бы ей смысл послания. – Сейчас он в саду и с нетерпением ждет ответа, который я должна принести ему.

Я еще не договорила, когда увидела, как лежавшая под окном в саду большая собака, которая грелась на солнышке в траве, насторожила уши и уже собралась залаять, а затем опустила их и завиляла хвостом, как будто приветствуя приближение знакомого ей человека. Миссис Линтон наклонилась вперед и прислушалась, затаив дыхание. Через минуту в холле послышался звук шагов. Открытые двери дома оказались для Хитклифа слишком сильным искушением, и он вошел, не дожидаясь ответа на свое письмо. Вполне возможно, он думал, что я нарушила свое обещание, и решил действовать на свой страх и риск. Со все возраставшим напряжением она устремила взгляд на дверь и взирала на нее как зачарованная. Сначала вошедший ошибся комнатой, и Кэтрин сделала мне знак, чтобы я впустила его, но прежде, чем я достигла двери, он был уже тут, рядом с ней, и сжал ее в своих объятьях.

Несколько минут он не размыкал рук и не произносил ни слова, а только целовал Кэтрин. Он поцеловал ее столько раз, сколько, наверное, не целовал за всю прошлую жизнь – раньше она всегда первая целовала его. Сейчас же он не в силах был взглянуть ей в лицо, чтобы не дать волю своим страданиям. Лишь только увидев ее, он уже не сомневался, как и я, что никаких надежд на выздоровление нет, что она обречена и скоро умрет!

– Кэти! Жизнь моя! Как же мне это выдержать? – были его первые слова, преисполненные неприкрытого отчаяния. Теперь он отважился взглянуть на нее и уже не отводил глаз. Казалось, что от напряжения в них должны были выступить слезы, но боль и скорбь были столь велики, что высушили их, не дав пролиться.

– И что теперь? – спросила Кэтрин, откинувшись в кресле и взглянув на Хитклифа в ответ из-под нахмуренных бровей. Теперь ее нетерпение и радость сменились мрачностью, она вся была во власти разноречивых чувств. – Вы с Эдгаром разбили мне сердце, Хитклиф! А теперь вы по очереди являетесь ко мне за сочувствием, как будто бы вас, именно вас, надобно мне оплакивать! Нет во мне жалости к тебе! Ты убил меня – а сам жив-здоров! Сколько же в тебе сил! Сколько еще лет ты собираешься жить после моей смерти?

Чтобы обнять ее, Хитклиф опустился на одно колено, теперь же он попытался подняться, а она вцепилась ему в волосы и не отпускала.

– Хочу держать тебя вот так, – продолжала она с горечью – и не отпускать, пока мы не умрем вместе! Какое мне дело до твоих страданий, до твоих мук, до твоей боли? Почему бы тебе не пострадать? Я же страдала! Ты забудешь меня? Ты будешь счастлив, когда меня опустят в землю? Скажешь ли ты через двадцать лет: «Вот могила Кэтрин Эрншо. Я любил ее когда-то, страдал, потеряв ее, но теперь все в прошлом. С тех пор я любил многих, мои дети мне дороже ее, и, когда придет мой смертный час, я не стану радоваться нашей будущей встрече, а буду горевать в предчувствии разлуки с детьми». Ты ведь так скажешь, Хитклиф?

– Не мучь меня! Не пытайся утянуть меня в пучину своего безумия! – вскричал он, вырвавшись из ее цепких рук и скрежеща зубами.