Эмили Бронте - Грозовой перевал Страница 57

– Не мучь меня! Не пытайся утянуть меня в пучину своего безумия! – вскричал он, вырвавшись из ее цепких рук и скрежеща зубами.

Для стороннего наблюдателя эти двое являли собой странную и страшную картину. Недаром Кэтрин почитала рай наказанием для себя, когда бы после смерти отринула не только свое бренное тело, но и свой неукротимый, мстительный дух. Теперь эта мстительность залила смертельной бледностью ее щеки, обескровила губы и заставила ее глаза гореть страшным огнем. В судорожно сжатых пальцах она держала клок вырванных волос. Что же до Хитклифа, то он рывком поднялся, упершись одной рукой в пол, а другой вцепившись в ее руку, и таковы были его страсть и пренебрежение состоянием больной, что я увидела на ее бледной коже четкие следы его четырех пальцев.

– Ты одержима дьяволом, – прокричал он ей прямо в лицо. – Ты не смеешь так говорить со мной, умирая! Неужели ты не понимаешь, что каждое твое слово навсегда останется в моей памяти, все глубже прожигая ее после того, как ты оставишь меня? Ты лжешь, когда говоришь, что я убил тебя, и знаешь это! Да я скорее забуду, кто я есть на свете, всю свою жизнь забуду от начала и до конца, чем забуду тебя. Ты в своем дьявольском себялюбии желаешь подвергнуть меня всем мукам ада даже тогда, когда сама будешь почивать в мире и покое?

– Не будет мне ни мира, ни покоя, – простонала Кэтрин, вся во власти навалившейся на нее слабости, разливавшейся по телу сильными и неровными ударами ее сердца, которое трепетало и не могло справиться с бурей страстей. Она замолчала, ожидая, пока пройдет приступ, а затем продолжала, заметно смягчившись: – Не хочу я, чтобы ты страдал больше меня, Хитклиф. Одного я желаю, и больше ничего – никогда не разлучаться с тобой. И если хоть одно мое слово будет терзать тебя после моего ухода, помни, что под землей я испытаю те же муки, и прости меня ради меня самой! Подойди ко мне, стань рядом на колени! Никогда в жизни ты не причинил мне зла. А если ты теперь на меня сердишься, то вспоминать тебе об этом потом будет горше, чем перебирать мои жестокие слова! Прошу тебя, приблизься, подойди ко мне…

Хитклиф подошел сзади к ее креслу и нагнулся к ней, но так, чтобы она не смогла увидеть его лица, побелевшего от обуревавших его чувств. Она закинула голову, стараясь заглянуть ему в лицо, но он не позволил ей этого. Резко выпрямившись, он отошел к камину и замер там в молчании, повернувшись к нам спиной. Миссис Линтон глаз с него не спускала, казалось, мысли ее беспорядочно метались. Так она глядела на него в молчании, а потом заговорила вновь, обращаясь ко мне тоном горького разочарования:

– Смотри, Нелли, он ни единой минуты не может проявить мягкость, чтобы удержать меня на краю могилы. Вот так-то он меня любит! Впрочем, пустое это! Этот человек – не мой Хитклиф. Мой останется со мной, он – моя любовь и душа моя! И хуже всего то, – продолжала она задумчиво, – что я заперта в жалкой темнице своего тела, я – пленница. Хочу вырваться в другой, прекрасный мир, остаться в нем навсегда, а не только видеть его сквозь дымку слез, стремясь в него из глубин мятущегося сердца. Хочу принадлежать ему всецело! Ты думаешь, Нелли, что ты лучше и счастливей меня, потому что полна сил и здоровья? Ты жалеешь меня… Но скоро, очень скоро все изменится. Я буду жалеть тебя. Я буду невообразимо далеко и высоко над всеми вами. Только одно странно – он не будет подле меня! – Тут она задумалась и продолжала, уже про себя: – Я думала, он этого хочет, неужели я ошибалась? Хитклиф, любимый! Не отворачивайся от меня, приди ко мне, Хитклиф!

В волнении она поднялась, вцепившись в ручки кресла. В ответ на этот призыв он тотчас же повернулся к ней с лицом, искаженным отчаянием. Его глаза, полные страсти и непролитых слез, пылали, и он более не отводил взгляда от Кэтрин, грудь его судорожно вздымалась. Всего лишь секунду стояли они врозь, и вот в мгновение ока уже были вместе. Кэтрин метнулась к нему, он подхватил ее, и они сплелись в объятии таком тесном, что не могли разомкнуть рук, таком крепком, что не суждено было моей хозяйке выйти из него живою и невредимою. И в самом деле, она словно лишилась чувств. Он опустился со своей ношей в ближайшее кресло, а когда я бросилась к госпоже, чтобы вывести ее из обморока, он зарычал на меня с пеной у рта, как бешеный пес, и в жадной ревности привлек ее к себе. Я почувствовала, что нахожусь в присутствии существа, не относящегося к роду человеческому, не понимающему человеческой речи. Любые мои слова, обращенные к нему, были впустую, и я замолчала в смущении и смятении.

Кэтрин сделала движение, и сердце мое, замершее от страха за нее, вновь забилось. Она обвила рукой Хитклифа за шею, прижалась своей щекой к его щеке, а он в ответ осыпал ее бурными ласками и зашептал:

– Так ты даешь мне знак, подтверждающий, как жестока ты была – жестока и лжива? Почему ты отказалась от меня, Кэти? Почему предала зов своего сердца? Нет у меня слов утешения для тебя. Ты заслужила все сполна, ты сама себя убила. Целуй же меня, проливай слезы, получай от меня поцелуи и слезы в ответ – в них твоя гибель, в них твое проклятье. Ведь ты любила меня, – как ты могла меня оставить? По какому праву – отвечай – отдалась ты надуманному чувству к Линтону? Никакие несчастья, бедность, сама смерть, ничто из того, что мог наслать на нас Бог или Сатана, не разлучило бы нас, а только одна твоя воля и твое слово. Не разбивал я тебе сердце – ты его сама себе разбила, а с ним и мое в придачу. Да, я крепок, я выживу, но от этого мне только хуже. Хочу ли я жить дальше? Что за жизнь мне будет без тебя? Боже мой, хотела бы ты жить, когда душа твоя в могиле?

– Оставь меня! Оставь! – рыдала Кэтрин. – Если я причинила зло, то умираю за него. Разве этого не достаточно? Ведь и ты покинул меня тогда, но я не буду тебя за то винить! Я прощаю тебя, прости же и ты меня!

– Трудно простить, когда глядишь в эти глаза, сжимаешь эти тонкие руки! – ответил он. – Поцелуй меня еще раз, но только не гляди на меня! Я прощаю тебе все, что ты со мной сотворила. Я люблю своего убийцу, но твоего… Нет, не могу я его простить!

Они замолчали и замерли, прижавшись друг к другу так тесно, что слезы их смешались. Мне кажется, в этот великий в их общей судьбе миг плакали оба, и от внешнего бессердечия Хитклифа не осталось и следа.

Тем временем мне стало тревожно: день клонился к вечеру, слуга, отосланный с поручением, вернулся, а в свете косых лучей заходящего солнца я увидала, как далеко внизу в долине после службы паства собирается на паперти Гиммертонской церкви.

– Служба закончилась, – объявила я. – Мой хозяин будет здесь через полчаса.

Хитклиф разразился проклятием и тесней прижал к себе Кэтрин. Она не шелохнулась.