Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2 Страница 56

Она набросила петлю на статую Домициана. Веревка обвила плечи статуи, дальнейшему ее продвижению мешала поднятая рука Императора. Воительница ловким движением стянула петлю, а затем, резко поворотив коня, подстегнула его и помчалась прочь. Когда веревка натянулась до предела, серый призрачный конь встал на дыбы, перебирая в воздухе передними ногами, пригнувшаяся к его голове всадница, казалось, слилась с конем в одно целое — и это дикое сильное животное в неудержимом порыве рвалось вперед. Статуя накренилась, и с нее на землю с грохотом свалилась плохо смонтированная голова. Сначала медленно, а затем все быстрее обезглавленное каменное тело устремилось на землю. Статуя расплющила одну из повозок, уже освобожденную от пленников. Затем на поле боя на мгновение воцарилась полная тишина, все оцепенели от изумления и благоговейного ужаса.

Римлянам казалось, что это сама оскорбленная природа привела вынесенный Домициану приговор в исполнение. Остатки мужества покинули легионеров, когда они увидели, что наводящая на них ужас ганна галопом несется прямо на расстроенные ряды. Руфину показалось, что он лицезреет саму Смерть в образе девы: в ее облике было что-то роковое и в тоже время утешительное, она походила на невинную голубку, но голубку, исполненную желанием мстить; она походила на разъяренную нимфу, чьи волосы были пропитаны человеческой кровью. Она была воплощением одной из богинь Судьбы, обрезающей нити человеческой жизни своим разящим, не знающим усталости мечом.

Затем все тени слились для Руфина в один клубок, только призрачный свет играл бликами на стремительных клинках. Последние легионеры были убиты, оттеснены или бежали с поля боя. Наконец погиб и Басс, и Руфина некому было больше прикрывать.

Еще одно копье пронзило бок центуриона, но он даже не почувствовал боли, хотя сразу же понял, что этот удар был смертельным. Он больше не испытывал ни боли, ни страха. И в последние минуты своей жизни Руфин вновь увидел перед собой Ауринию — или, может быть, это был уже предсмертный бред? Ее лицо превратилось в лицо Судьбы-Разрушительницы, безобразной старухи с зеленоватой кожей, вываливающимся языком и змеями вместо волос, — она тащила его за собой в подземные пещеры, где никогда не бывает солнечного света.

Вид римских легионеров, охваченных ужасом и бегущих в страшной панике, взбодрил хаттов, придав им новые силы, словно волшебный эликсир жизни. Ауриане страстно хотелось броситься в погоню за бегущим противником. Вот оно, мщение, теперь можно было утолить свою жажду мести! Беринхард чувствовал ее возбуждение и рвался вперед. Но Ауриана понимала, что продолжать преследование было бы очень неумно — потому что перед ее воинами стояла другая задача: необходимо было увести отбитых у неприятеля пленников с дороги подальше в чащу леса, в безопасное место. У нее не было сомнения в том, что противник вернется, укрепив свои ряды, для того, чтобы расправиться с хаттами.

Но не все соглашались с мнением Аурианы. Зигвульф, который помогал ей в этой операции вместе со своей дружиной — это он сидел в резерве, а затем в нужный момент бросился на неприятеля — взял одну из лошадей, припасенных для освобожденных соплеменников, и бросился в погоню с сотней своих воинов, не отстававших от него ни на шаг. Использую свое копье как пику, Зигвульф, словно рыбу гарпуном, приканчивал налево и направо разбегающихся римлян. Ауриана закричала ему вслед, приказывая вернуться, но он не обратил на нее никакого внимания. Он был словно взбесившийся конь, ослепленный яростью, и мог остановиться только тогда, когда ему откажут силы.

Хатты разбрелись по полю боя и в ярком свете луны начали собирать свои боевые трофеи, снимая с мертвых римлян их короткие мечи, шлемы, панцири и кинжалы, а также собирая валявшиеся на земле дротики. Другие воины развязывали освобожденных пленников, помогали им сесть на низкорослых спокойных лошадок, поскольку они были слишком ослаблены для того, чтобы идти пешком. Все действовали очень быстро, ловко и без лишних слов. Многие из дрожащих, насмерть перепуганных пленников, казалось, до сих пор не понимали, что они на свободе. Ауриана вглядывалась в их бледные, залитые лунным светом лица. Она знала большинство из них, многих встречала на собрании племени, но среди них не было ее родственников и близких. Тревога охватила Ауриану, она боялась, что не встретит среди отбитых пленников Тойдобальда. Должно быть, он умер и его тело бросили в какую-нибудь выгребную яму.

Наконец она узнала его; оказывается, она уже несколько раз проходила мимо этого старика. Тойдобальд очень сильно переменился. Грива его густых пышных волос облетела, и теперь его старческий череп покрывал редкий пушок. Глубоко запавшие глаза не светились больше горделивой уверенностью, а были пусты и безжизненны. Губы его шевелились, и наконец с них сорвались слова, свидетельствующие о том, что ум старика помутился. Ауриана разобрала, что он называл имена своих детей, павших в битвах много лет назад.

«Сосна, которая стоит одна, быстро вянет», — эти слова Ауриана часто слышала от мудрых людей, они относились к соплеменникам, оторванным от племени, и их правоту не раз доказывала жизнь. Тойдобальд тоже был живым доказательством этих слов. С помощью юной Фастилы Ауриана посадила своего сородича на спину Беринхарда. Однако Тойдобальд до сих пор не узнавал ее.

— Тойдобальд, я твоя родственница, — повторила она несколько раз громко и настойчиво.

— Ауриана? — произнес он наконец дрожащим голосом, протянув руку и касаясь ее лица сухой ладонью. — Может ли быть такое? Ты — дочь моего брата? — Тойдобальд наклонился к ней, и только сейчас Ауриана заметила, что старик почти ничего не видит. — Ты благословенна самим богом Воданом! — прошептал он и силы внезапно оставили его. Старик упал на шею Беринхарда, и Ауриана заметила язвы, покрывавшие все его тело. Она положила ладонь на его руку.

— Ты будешь жить, как жил прежде в своем доме, — произнесла Ауриана твердо и уверенно и пошла впереди, ведя коня под уздцы. — Я сохранила все твое богатство и состояние, Тойдобальд. Твои стада в целости и сохранности, они не пострадали от неприятеля. Наш род снова будет славным среди племени хаттов.

После долгого молчания Тойдобальд наконец снова собрался с силами и произнес:

— Гордость, переполняющая мое сердце, когда я гляжу на тебя, благословенная дочь Бальдемара, придает мне силы, но скажи… наш род уже свершил месть над убийцей Бальдемара?

Каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал об этом, у Аурианы было такое чувство, будто острый нож вонзается ей в сердце. Она ожидала, что Тойдобальд задаст ей такой вопрос, и отвернулась в сторону, не желая видеть выражение горького разочарования на лице старика.