Джулия Грайс - Изумрудное пламя Страница 57

Труди пошла за ним следом.

– Куда ты идешь? – спросила она.

Мэйс остановился в нерешительности. В лунном свете его лицо казалось отлитым из серебра.

– Будь проклят этот придурок Уайлс.

Труди нахмурилась.

– Что ты мог сделать? Ты же знаешь, какой он упрямый.

– Да. – Мэйс быстро зашагал к своей гнедой кобыле, приветствующей хозяина тихим ржанием.

– Так куда ты собрался? – продолжала допытываться Труди.

– Назад, к повозке Уайлсов. Я хочу узнать, что случилось.

– Но… – Ей хотелось поехать с ним.

– Мне пора, – резко сказал он. – Скажи всем, что я вернусь поздно.

Горячая краска залила ее лицо. Вот, оказывается, как приходит любовь, грустно подумала Труди.

Она вернулась к своему костру. Вся семья была в сборе, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы убрать со стола. Вздохнув, она принялась за уборку.

Эмеральда сидела в вигваме, нервно теребя бахрому на кожаных штанах. Она находилась здесь уже не меньше часа с тех пор, как увели Тимми.

С наружной стороны вигвама индейцы поставили сторожа: женщину средних лет с широким изборожденным морщинами лицом. Женщина время от времени заглядывала в вигвам, и каждый раз Эмери отшатывалась от нее – у индианки не было носа.

Эмери хотелось плакать, но Тимми был прав: нельзя показывать свою слабость, какой бы страх ни съедал ее изнутри.

Уже не один раз она оглядела обстановку вигвама. По центру располагался очаг, вокруг которого были устроены кровати с плетеными изголовьями, покрытые бизоньими шкурами. Кожаные мешки с утварью и одеждой были аккуратно сложены один на другой. С шеста у дальней части вигвама свисал разукрашенный полог. По стенам висели одеяния с цветными изображениями воинов и лошадей. Бизоньи шкуры с коричневым густым мехом покрывали пол.

«Достаточно благоустроенное жилище для индейцев», – подумала Эмери. Но она предпочла бы всему этому повозку, где рядом был бы Мэйс…

Она старалась отогнать от себя мрачные мысли, думать о чем-нибудь или о ком-нибудь другом, например, о Мэйсе. Эмери вспоминала его руки на своем теле, его ласки… «Ты ждешь от мужчины определенных вещей… того, чего я не могу тебе дать», – как-то сказал он ей..

За стенами вигвама послышалась возня, и полог открылся. Это опять была безносая старуха. Она гневно смотрела на Эмеральду. Собрав все свое мужество, Эмеральда выдержала ее взгляд, не отпрянув назад и не вздрогнув от отвращения. Наконец старуха кивнула и удалилась.

Вздрогнув, Эмеральда вспомнила, с какой тщательностью ее наряжали. Как румянили ей щеки, как умасливали тело ароматными мазями. Так наряжают невесту…

Эмеральда закрыла глаза. Марта говорила, что индейцы очень любят белых женщин, особенно блондинок. Да нет, ерунда! Ей не о чем беспокоиться, ведь у нее волосы черны как смоль.

Но зато у нее зеленые глаза. Она припомнила, как смотрели в ее глаза наряжавшие ее женщины. Так, будто ничего подобного в своей жизни не видели. И шаман тоже назвал ее Зеленоглазой Женщиной.

Эмеральда опять услышала шум у входа, и, когда открыла глаза, шаман уже был в вигваме. Он вошел абсолютно бесшумно, просочился внутрь, словно дым от костра. Он сел, скрестив ноги по-турецки и сложив руки на груди своей странной двухцветной рубахи.

Несомненно, он был красив: прямой узкий нос, полные чувственные губы, желто-карие глаза, способные менять цвет в зависимости от освещения.

– О! – воскликнула Эмери, пытаясь простым восклицанием скрыть и свой страх, и… притяжение, которое чувствовала к этому мужчине.

– Как тебя зовут, белая женщина?

– Эмеральда Реган.

– Эмеральда, – повторил он. – Кажется, так белые называют красивый камень, который носят ваши женщины?

– Да, – ответила она, нервничая. – Я… У меня тоже есть такой камень. Мне завещал его мой дядя.

Эмери отдала его Маргарет, чтобы она сохранила его для нее. Возможно, он сейчас спрятан в одном из потайных карманов повозки, нашитых на парусину, если, конечно, его не нашли индейцы.

– Этот камень зеленого цвета, – продолжала она. – Меня назвали так из-за цвета моих глаз. Зеленые глаза – редкость для моего народа.

– Да. – Он смотрел на нее так, словно видел насквозь.

Эмеральда вдруг со всей остротой поняла это, и дрожь пробежала по телу.

– Кто вы? – спросила она наконец.

– Меня зовут Одинокий Волк. Я – Викаса Вакан, святой человек, породненный с волком.

– Зачем вы захватили нас в плен? – спросила Эмери. – Уверяю вас, будет разумнее, если вы отпустите нас с Тиммй к своим. Мы здесь чужие.

– Это мы еще посмотрим.

– Но… Вы же не оставите нас здесь навсегда! Мы не знаем ваших обычаев. Я… Я – белая женщина, а Тимми – белый мальчик. – Эмери говорила все увереннее. – Вы ведь из мести напали на нас, не так ли? – продолжала она. – Но Перо сделал рабом Оррин Уайлс, а не мы. Мы с Тимми ни при чем. Ведь именно благодаря Тимми Перу удалось спастись.

– Да. Нам это известно. Как и то, что ты хорошо обращалась с Пером.

– Тогда отпустите нас, пожалуйста! Тимми ещё ребенок! У него впереди вся жизнь!

– Тебе не надо бояться. Мальчик проживёт свою жизнь здесь. – Одинокий Волк говорил медленно и с достоинством.

– Тимми и я никогда не будем принадлежать вашему народу. Вы не должны были брать нас в плен.

– Довольно! – Одинокий Волк поднял вверх руку.

Испуганная его гневом, Эмери упала духом.

Оба молчали. Затем Одинокий Волк поднял предмет, который сжимал в ладони, похожий на флейту, искусно вырезанную из темного дерева и тщательно отполированную. На инструменте имелось пять отверстий для пальцев и сквозное отверстие, которое можно было заткнуть деревянной пробкой в форме лошадиной головы.

– Что это? – спросила Эмери.

– Это Большая Витая Флейта. Ее сделал шаман, который породнен с буйволом. Породненный с Буйволом слушает эту музыку во время транса. Флейта имеет большую силу в любовных делах, и она поможет пленнице решить, хочет ли она остаться здесь и стать моей женой.

Эмеральда остолбенела.

Так вот почему ее так тщательно наряжали в индейские одежды!

– Но это… Это просто невозможно! – закричала она. – Я не могу быть вашей женой! Я принадлежу совсем другому народу! Я хочу вернуться!

– Это решат духи.

– Но я вас не люблю! И не хочу выходить за; вас замуж! – возразила Эмери.

Он не обратил внимания на ее слова. Медленно, словно священнодействуя, он поднял флейту, поднес ее к губам и стал играть.

Ее звучание оказалось очень приятным. Совершенно отличным от всего того, что ей доводилось слышать. Каждая нота мелодии словно дотрагивалась до нее мягкими пальцами. Звук слегка вибрировал, и Эмери почувствовала ту же вибрацию в себе.