Екатерина Мурашова - Сибирская любовь Страница 60

«Ну вот, что-то не так сказал! – с тревогой понял Серж. – Не хочет заводы строить? Да нет, вон он как за развитие ратовал. Может, зря про Марью Ивановну ввернул? Какая-то она и вправду бледная вся. Может, кроме ноги-то, еще чем больна? А я… Эх, лучше мне покуда помолчать…»

Гордеев оправился, но прежней запальчивой говорливости уж как не бывало. Заговорил строже, суше, о делах. Сержу так и сподручнее было.

Еще с вечера, сразу после собрания, Машенька зашла в тетенькину светелку. Как бы ни повернулось, но поговорить-то – с кем? Мать давно померла, отец… Ну, с отцом разве только в мечтах говорила Машенька о задушевном. Да и то… недавно в привычных с детства мечтаниях поймала себя на том, что уж не с отцом говорит… А с кем? Не разобрала, убежала от накатившего страха в привычный мир. Вспомнила потом, что страх этот был похож на тот, когда гадала с Аниской под Рождество, и в зеркале, в сверкающем коридоре свечей, показалось нечто, некто… От такого только молитва искренняя помогает!

Тетенька Марфа не спала, сидела на железной кровати в одной холщовой рубахе, распустив волосы и свесив натруженные ноги, пила чай с ржаной краюшкой.

– Ну, как там веселье в постный день? – неласково встретила она племянницу.

– Не сердись, тетенька Марфа, – Машенька повинно склонила голову, зная, что смирение для Марфы – слаще меда. – Ты же знаешь, не своей волей я туда пошла…

– И то. Ладно, – смягчилась Марфа и на ее суровом лице появился отблеск простого человеческого любопытства. Машенька поняла, что все это время тетка, обыкновенно ложившаяся и встававшая очень рано, по-крестьянски, ждала ее и новостей. – Рассказывай по порядку. Да смотри, не торопыжничай, не пропускай ничего.

Удивительно, но неграмотная Марфа буквально с полуслова поняла то, что более всего тревожило Машеньку.

– Это так, это верно, – согласилась она. – Есть люди, которые сами грешат, сами и ответ держат, а есть те, которые за чужой грех крест несут. Таким Господь на том свете милость являет. Ты верно почуяла – у мужчин искус больше. Женщину Господь только в младых годах испытывает, а мужика – особенно, если в люди вышел, – всю жизнь. Оттого и живут они меньше нас, и пьют больше…

– А Николаша Полушкин… – спросив, Машенька затаила дыхание. По всему, тетка не должна ответить, а лишь обругать за суетное любопытство, но…

– Николаша за материн грех крест несет. И он ему, как я понять могу, не под силу, – сурово сказала Марфа. – Когда такое выходит, жди беды…

– А новый управляющий?

– Тут я тебе не скажу, что за птица. Глядеть надобно. Но, коли Каденька да Николка Полушкин на одном сошлись, да и ты почуяла, так это что-то да значит…

– Жалко… – жалобно сказала Машенька. – Он мне понравился…

– Еще бы красной девке да добрый молодец не понравился, – почти по-доброму усмехнулась Марфа. – Кровь в тебе девическая играет. Молиться тебе, девонька, надобно, да пост блюсти. Тогда и полегчает…

Машенька достаточно легко увела тетку от опасной темы (как сядет на своего любимого конька про монастырь да богоугодное житье, так и не слезет), и стала рассказывать дальше.

– …. Ну, это все увидели, конечно. А Фанька Боголюбова прямо так вслух и ахнула: «Ах, красавчик!»

– Замуж Фаньке надо давно! Куда родители смотрят, не понимаю! Долго ли до греха!

Марфа покачала головой, а Машенька внутренне ощетинилась: Фаньке, значит, срочно надо замуж, а ей, Машеньке, – молиться да поститься. А Фанька-то Боголюбова, между прочим, Машеньки на два года моложе…

На следующий день Машенька почему-то все время боялась столкнуться в дому или на дворе с Дмитрием Михайловичем. Однако, когда уже начало темнеть, и пора было идти в церковь, а опасной встречи так и не состоялось, стало отчего-то жалко и обидно. «Что за дурь-то? – сама себя спросила Машенька. – Хочу я его видеть иль нет?» – Ответа не нашлось.

Вопреки обыкновению, Машенька ушла ко всенощной, не дожидаясь тетки, одна. Отчего-то пошла не в Покровскую церковь, а дальше, к окраине, к Воздвиженскому собору, где служил старенький, ветхий годами и здоровьем архиерей иеромонах Елпидифор (все прочие священнослужители Егорьевска вот уже много лет ждали его смерти, надеясь на продвижение по службе, но болезный иеромонах казался вечным).

Пришла рано. В прохладной тишине под низкими сводами нет никого, только пара старушечьих коленопреклоненных фигур в углах. Осторожно потрескивают несколько редких свечей у алтаря. Сумрак сгущается в узких окнах и все печальнее делается лиловый свет. Вот в теплой рясе и глубоких калошах прошлепал в алтарь старенький отец Елпидифор, вслед за ним, приглушая шаги и странно подгибая колени, прошел чернобородый богатырь-дьякон. После долго стоит тишина, в алтаре идут какие-то таинственные приготовления, и все растет и растет в груди мягкий напряженный ком ожидания.

Ждешь, ждешь, но как всегда неожиданно и жутко открываются царские врата, и безмолвное каждение престола кажется уж какой-то разрядкой, но вот на амвон выходит диакон и возглашает невозможным, глубоким, как труба Иерихона, голосом:

– Восстаните!

Далее мистерия шла своим чередом. Вместе с тем, как озарялись и наполнялись светом многих возжигаемых свечей своды церкви, символизируя собой человеческие упования на грядущего Спасителя, так же заполнялась и освещалась Машенькина душа, сбрасывая с себя все мелкое, ненужное. Такое всегда делалось с нею в церкви, но нынче происходило что-то особое. В словах великой ектении слышалась какая-то немыслимая в миру сила, а «пришедше на запад солнце, видевше свет невечерний» – дало отчетливое видение величественного Заката, который одновременно был и Восходом чего-то нового, неизвестного и столь упоительно сладостного, что слезы благодарности текли по Машенькиным щекам, но она не замечала их.

Когда же вновь погасли свечи и воцарилась тишина, погруженная в темную ветхозаветную ночь, в груди девушки вдруг со сладкой болью оборвалась какая-то нить, и вместе с отдаленным и предрассветным: «слава в вышних Богу – и на земле мир – и в человецех благоволение» разом пришло полное и окончательное знание: Бог хочет, чтобы она жила в мире, и испытала все его тяготы и победы.

Из церкви Машенька шла, почти не хромая, с гордо поднятой головой. Так возвращаются с поля боя воины, победившие в нелегкой схватке.

Серж, куривший на крыльце своего флигеля, видел возвращающуюся со службы девушку, но не посмел ее остановить. На мгновение ему показалось, что слабый жемчужный свет, словно плащом овевающий хрупкую фигурку, испускает не осенняя луна, а сама Машенька. Это видение отчего-то показалось ему так дорого, что он бросил недокуренную папиросу, ушел в комнату и сразу лег в кровать.