Констанс Йорк - Воскреснуть и любить Страница 61

— Хелло, Джеймс, — святой отец сделал шаг назад и жестом пригласил его войти, высматривая, нет ли кого у юноши за спиной. — Ты был на складе? Мне показалось, что я тебя видел.

— Я был там.

Пастор закрыл дверь.

— Садись. С чем пришел? — Энтони смягчил голос, садясь на диван и показывая этим, что он весь внимание.

Гость не сел. Он снял с головы кепку и принялся теребить ее в руках, оглядывая комнату.

— Нет никого чужого?

— Нет. — Через несколько минут, когда Кэрол окончательно уйдет из его жизни, так и будет. Энтони видел, что жена прикрыла дверь, но неплотно. Сквозь щель виднелся ее мелькавший взад и вперед зеленый свитер. Она продолжала расхаживать по спальне, укладывая чемоданы.

— Почему вы это делаете?

Внимание праведника привлек тон Джеймса.

— Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь.

— Кто вас позвал? Бог?

— Когда-то я так думал.

— А сейчас вы в этом не уверены?

— Есть много вещей, в которых я не уверен. Но я уверен в том, что в этой церкви мы творим добро. И в том, что сегодняшний вечер — это тоже добро.

— Откуда вы знаете?

Это был хороший вопрос.

— Я чувствую. Я смотрю по сторонам и вижу, что мои дела никому не приносят зла, слышу, как многие говорят, что их жизнь изменилась к лучшему.

— Вы смотрите по сторонам. — Парень расхаживал по комнате, теребя кепку. — Это все, что вы можете сказать?

— Поверь, я дорого дал бы, чтобы ответить лучше.

— Вы ведь верили в Бога. В Иисуса. — Это было не вопросом, а утверждением.

Энтони кивнул.

— Да.

— Я тоже. Когда был мальчишкой.

Падре не стал говорить, что во многом Джеймс им и остался.

— И что же заставило тебя потерять веру? Ты сам?

— Я вырос!

— На улицах, полных насилия. В бандитском квартале. Здесь не так уж много места для Иисуса. Как ты думаешь?

— Вы ничего не знаете о здешней жизни. Вы жили в других местах.

— Ты прав, Джеймс. Я знаю ее хуже тебя.

— Когда я был маленьким, мама брала меня с собой в церковь. Там говорили о том, как крепко Бог любит меня. Всю эту чушь про Иисуса. А в это время другие парни тащили приемники из машин и толкали товар прямо на паперти.

«Толкать товар» означало торговать наркотиками. Энтони знал, что это было любимым воскресным развлечением жителей Пещер.

— Продолжай.

— Когда мне исполнилось одиннадцать лет, двоюродный брат сказал, что я должен стать «Мустангом». По-другому и быть не могло. Но меня не приняли, потому что считали слишком маленьким. Я готовился к этому несколько лет. Я болтался с шайкой, но не все время. Ровно столько, чтобы они привыкли считать меня своим.

Внимание Энтони раздваивалось. Он видел, как за дверью двигается Кэрол. Кажется, она не торопилась собирать чемоданы. Она слишком тактична, чтобы прервать их беседу с гостем. Она подождет ухода юноши, а потом уйдет сама.

— Когда мне стукнуло шестнадцать, настало время «заскочить», — продолжал Джеймс. — Падре, вы знаете, что значит «заскочить»?

— Нет.

— Ты должен сделать что-нибудь плохое. Должен доказать, что ты достаточно плох, чтобы стать «Мустангом».

«Заскакивание» было чем-то вроде посвятительного обряда, официального признания мальчика полноправным членом клана.

— Значит, тебе нужно было сделать что-то, чтобы доказать, что ты мужчина, достойный приема в банду?

— Мне велели что-нибудь украсть. — Он плюхнулся на край дивана, но сел как можно дальше от хозяина. — Как вы думаете, можно сделать что-нибудь плохое, а потом заслужить прощение?

Энтони понял, что начинается исповедь. Он обратился в слух.

— Я верю в это всем сердцем.

— Но вы ведь не верите в Бога.

— Я не верю во многое, но прощение существует.

Казалось, это удовлетворило Джеймса.

— В тот вечер, когда я должен был «заскочить», со мной было еще двое. Нас позвали, велели украсть у кого-нибудь кошелек и принести его. Они забрали у нас все деньги, чтобы мы смогли вернуться домой только пешком, если ничего не украдем. Затем один из «братьев» увез нас из города. — Он умолк.

Энтони пытался подбодрить его.

— Вы боялись?

Джеймс не смотрел на священника.

— Место, в которое нас привезли, вы знаете. Это Изумрудная долина.

Казалось, в комнате повеяло холодом. Энтони застыл, боясь услышать продолжение и боясь не услышать его.

— Вы ведь когда-то там жили, — сказал юноша.

— Да. — Падре прикинул возраст Джеймса. В тот вечер, о котором он рассказывал, ему было шестнадцать. Теперь ему было девятнадцать. Три года назад. Три года…

— Нас высадили в центре городка. Я пошел в одну сторону, остальные в другую. Я так и не знаю, куда. Вечер был холодный, а одет я был не слишком тепло. Я ходил по улицам. Все, что мне было нужно, это украсть кошелек и убраться оттуда. Изумрудная долина — такое место, где копы не спускают с тебя глаз. Особенно если ты черный.

— Да.

— Я увидел на холме церковь.

Энтони наклонился вперед и обхватил голову руками. Он услышал, как скрипнул диван, и понял, что Джеймс снова принялся мерить шагами комнату.

— Продолжай, — тихо сказал он.

— Я увидел церковь, но не собирался идти туда, потому что было уже поздно, а на стоянке не было ни одной машины. И вдруг с дороги свернул автомобиль. Я увидел, что за рулем сидит женщина, и понял, что нашел свою цель.

— Ты не хотел убивать ее, правда? — выдавил из себя падре. Оказывается, какая-то часть его мозга еще сохраняла благоразумие.

— Я подошел к дверям раньше, чем она. Все, чего я хотел, был ее бумажник. Просто кошелек. Я сказал ей это, но она не слушала, пыталась оттолкнуть меня, а потом открыла рот, словно хотела закричать. Я не мог позволить ей кричать, знал, что через секунду здесь будут копы. Я сильно толкнул ее, чтобы она замолчала. Женщина упала на спину. Она не ожидала, что я толкну ее.

— Несчастная ударилась головой и умерла.

— Об этом мне стало известно только на следующий день. Я взял ее бумажник и побежал изо всех сил. Потом я долго шел и наконец сел на автобус. Когда я вернулся в Пещеры, то отдал кошелек нашему главному. Документы он выкинул, деньги забрал себе, а я стал «мустангом».

Энтони поднял голову.

— А на следующий день я узнал, что она умерла. Я убил ее. — Джеймс крутил в руках кепку.

Падре пристально смотрел на него. Убийца Клементины был в его руках. Он пришел по собственной воле, совершив первый важный шаг в жизни. Шаг, подлинный смысл которого станет ясен когда-нибудь потом.

Его жену убил этот сукин сын.

Энтони душил гнев. Все инстинкты нашептывали ему одно: месть. Самосуд. Убийца заслуживал наказания. Высокий, сильный, он больше не был мальчиком. Кровь прихлынула к кончикам пальцев падре. Руки чесались от желания убить Джеймса.