Эмили Бронте - Грозовой перевал Страница 63

– Так он тут, на улице под окном? – закричал Хиндли, бросаясь к разбитому окну. – Только бы мне суметь высунуть руку наружу, и я смогу поразить негодяя!

Боюсь, Эллен, что ты посчитаешь меня коварной и злой, но ты всего не знаешь, поэтому не тебе судить. Я бы ни за что не стала подстрекать к убийству или способствовать попытке отнять даже его презренную жизнь. Но не буду скрывать, я желала его смерти! Посему я была страшно разочарована, а затем и окаменела от ужаса, страшась последствий моих злых слов, когда Хитклиф бросился прямо на Эрншо и выбил оружие у того из рук.

Пистолет выстрелил сам собой, а нож, выскочив на выкидной пружине, поразил запястье его владельца. Хитклиф буквально вырвал оружие из раны, раздирая плоть своего противника, и, не отерши лезвие, бросил его себе в карман. Потом он схватил камень, выбил стойку переплета между двумя створками окна и прыгнул в залу. Хиндли лишился чувств от нестерпимой боли и потери крови, фонтаном рванувшейся из артерии или крупной вены. Безжалостный злодей пинал и топтал поверженного врага, несколько раз ударив его головой о плиты пола. Другой рукой он удерживал меня, чтобы я не смогла убежать и призвать на помощь Джозефа. Этот изверг продемонстрировал поистине сверхчеловеческую волю и самоограничение, не прикончив своего противника. В какой-то момент он прекратил избиение, перевел дух и взгромоздил бесчувственное с виду тело на скамью. Потом он оторвал рукав камзола Эрншо и грубо перевязал им рану, плюясь и ругаясь так же рьяно, как до этого пинал владельца Грозового Перевала. Как только мой муж отпустил меня, я бросилась на поиски старого слуги, который, уяснив суть дела из моего сбивчивого рассказа, поспешил вниз, задыхаясь и перескакивая через две ступеньки.

– Ой, чего ж нам делать теперича? Чего ж делать-то? – заголосил он.

– А нечего тут делать, коли твой хозяин рехнулся! – проревел Хитклиф. – И если он не помрет через месяц, то я его в сумасшедший дом упеку! И какого черта ты вздумал от меня запирать двери, пес шелудивый? Ну-ка, отвечай, хватит мямлить! Подойди сюда, я не собираюсь нянчиться с этим безумцем. Смой его кровь, да поосторожней со свечкой, ведь добрая половина того, что течет в его жилах – бренди!

– Ой, да вы, никак, вздумали извести господина нашего! – воскликнул Джозеф, воздевая очи горе́ и всплескивая в ужасе руками. – Не приведи Господи мне вновь увидеть такое! Боже, упаси…

Хитклиф не дал ему закончить и толкнул его так сильно, что старик упал на колени в самую лужу крови. Затем в Джозефа полетело полотенце. Но старик вместо того, чтобы начать уборку, сложил ладони в молитвенном жесте и вознес хвалу Господу такими странными и нелепыми словами, что я не смогла удержаться от смеха. К этому времени я достигла того состояния духа, когда, казалось, ничто уже меня не пугало. Я вела себя с тем же отчаянным безрассудством, которое выказывают некоторые отъявленные негодяи у подножия виселицы.

– Вот оно что! О вас-то я и забыл! – воскликнул наш тиран. – Вытирать кровь – работа как раз для вас, мадам. Ведь ты, змея, замышляла против меня! – сорвался он на крик. – На колени! Убери тут все, чтобы блестело!

Этим утром, когда я спустилась вниз примерно за час до полудня, мистер Эрншо, мертвенно бледный, сидел у камина. Его злой гений, почти такой же изможденный и похожий на привидение, стоял, прислонившись к горячему стояку. Никто из мужчин не был расположен обедать, поэтому я, дождавшись, когда все блюда на столе остыли, приступила к трапезе в одиночестве. Признаюсь, ела я с аппетитом. Кроме того, я с чувством превосходства и удовлетворения, которые дает чистая совесть, поглядывала на молчаливых свидетелей моего чревоугодия. Когда я закончила обедать, то позволила себе непривычную вольность – примостилась у огня, обойдя кресло мистера Эрншо и опустившись на колени подле него.

Хитклиф даже не глядел в мою сторону, а я всматривалась снизу вверх в черты его лица так бестрепетно, как будто бы он обратился в камень. На лоб его, казавшийся мне когда-то воплощением мужественности, а сейчас видевшийся челом дьявола, опустилось густое облако скорби. Его глаза василиска почти совсем потухли от бессонницы и, возможно, от слез, ресницы слиплись от влаги. Губы больше не кривились в злобной ухмылке, а были плотно запечатаны печатью невыразимой скорби. Если б то был другой человек, я бы склонила голову в присутствии такого горя. Но коль скоро речь шла о нем, я почувствовала себя отмщенной. Хоть и нет чести в оскорблении поверженного врага, я не могла не воспользоваться возможностью побольнее уязвить его: только такая минута слабости позволила мне почувствовать вкус расплаты злом за зло.

– Фи, мисс, не по-христиански это! – перебила ее я. – Можно подумать, вы в жизни своей не открывали Библию. Если Господь поражает врагов ваших, этого вам должно быть достаточно. Негоже умножать те муки, что насылает Он по воле своей.

– Вообще-то я согласна со Священным Писанием, Эллен, – продолжала она, – но ни одна мука, насылаемая на Хитклифа, не будет для меня достаточной, если я не приложу к ней руку. По мне, пусть он страдает меньше, но чтобы я была причиной этих страданий и чтобы он знал об этом. Видит Бог, у меня с ним свои счеты! Только при одном условии смогу я простить его: если возьму око за око и зуб за зуб, если на каждое мое мучение ответом будет его мучение, если он окажется унижен не менее моего. Раз он первым причинил страдания, пусть первым и молит о пощаде, и тогда… тогда, Эллен, может быть, я и проявлю великодушие. Но вряд ли я когда-нибудь буду отомщена до конца, – потому и простить его мне никак невозможно.

Хиндли попросил воды, я принесла ему стакан и спросила, как он себя чувствует.

– Не так плохо, как хотелось бы… – ответил он. – Хотя у меня не только рука болит, но и все тело, как будто бы я вчера дрался с тысячью чертей!

– Неудивительно, – не смогла удержаться я от замечания. – Кэтрин в свое время хвасталась, что она – ваш оплот и защита от телесного вреда, то есть некоторые особы не смеют нападать на вас из страха оскорбить ее. Хорошо, что в действительности мертвые не встают из могил, а не то прошлой ночью она стала бы свидетельницей воистину отвратительного зрелища! Есть ли у вас синяки и раны на груди и плечах?

– Не знаю, – ответил он. – Что вы этим хотите сказать? Он что, посмел бить меня, когда я упал?

– Он пинал вас, топтал и колотил, когда вы лежали на полу, – прошептала я. – У него изо рта бежала бешеная слюна, так ему хотелось впиться в вас зубами, подобно дикому зверю. Ведь он только наполовину человек, а может быть, в нем от человека и того меньше, зато все остальное – от дьявола.