Ширин Мелек - Кёсем-султан. Дорога к власти Страница 65

Толкнув ногой закалочное корыто, кузнец опрокинул его. Грязная, темная от окалины вода вылилась прямо на пол кузни. Исмаил тут же осторожно наполнил корыто содержимым чана.

То, чему предстояло стать кинжалом, грелось в огне, вбирая в себя жар и силу дубовых углей. От пламени шел запах свежего хлеба. Кузнец пристально посматривал на горнило, на заготовку, время от времени поворачивал ее длинными щипцами. Его губы беззвучно шевелились, произнося неслышимую молитву.

Слышал ли эту молитву Аллах, только Аллаху и ведомо. Но даже если и нет, то кузнецы так испокон веков отсчитывают время.

«…А если он из приближенных – то покой, аромат и сад благодати… – Демирджи Ибрагим по прозвищу Халиб разгреб щипцами угли и подцепил хвостовик заготовки. – …А если он из владык правой руки – то мир тебе от владык правой руки… – Он несколько раз подвигал напоследок клинок по полыхающему жару. – …А если он из числа считавших ложью, заблудившихся, то – угощение из кипятка… – крепко сжал клещи, перехватив их обеими руками, – и горение в огне».

Горение в огне…

Кузнец выхватил заготовку из горна и поднял ее почти на высоту лица. С разогретого железа падали и гасли искры.

«…Подтверждаю: это, конечно, истина несомненности!.. – Он повернулся всем телом к закалочному корыту. – Хвали же Господа твоего великого!..»

При первых неслышимых звуках завершающей фразы металл с шипением и брызгами коснулся забурлившей жидкости в чане, а при последних рука мастера мертво застыла в воздухе, не дав лезвию окунуться в задымившую паром жидкость ровно на длину сустава мизинца.

Шипение стихло.

«Хвала Аллаху!» – буркнул Исмаил, стоявший в двух шагах от хозяина. И недовольно шмыгнул носом.

«Он велик и милосерд, мудрый, вековечный!» – произнес кузнец, не обращая внимания на запах. И вытащил клинок из корыта.

Сталь быстро высыхала, курясь паром.

Ханум раскладывала лепешки и ставила айран на дастархане, разложенном прямо на траве, блестевшей от раннего солнца.

Глава 16. Тузсуз

Буквально – «Недосоленный»: в театре теней о Карагёзе и Хадживате персонаж, постоянно готовый к бою

Холодно-мокро – плохо. Надо громко, тогда будет тепло и сухо. Когда тепло и сухо – хорошо. Еда – хорошо, но не сейчас, сейчас надо тепло и сухо. Раньше, если громко, были добрые. Была мама. Были другие. Не злые, добрые. Больше нет. Добрых больше нет. Совсем нет добрых! Мама была добрая. Мамы больше нет. Совсем нет мамы.

Злая женщина дает еду. Не понимает, что надо тепло и сухо, что надо хорошо. Злая женщина злая! Надо громко! громко! громко!!!

Нельзя громко. Злая женщина, когда громко, закрыла дышать, и стало тихо. Если долго, станет тихо совсем. Совсем-совсем! Надо дышать всегда, всегда! Важнее, чем тепло-сухо, важнее, чем еда! Не дышать нельзя! Не дышать совсем плохо. Совсем-совсем.

Если надо дышать, нельзя громко.

Приходил злой мужчина. Далеко. Смотрел. Очень злой. Не самый злой, но очень. Умеет делать тихо совсем-совсем. Хочет. Но далеко. Не здесь. Стоял, смотрел. Ушел. Хорошо.

Злая женщина не закрывает дышать. Хорошо. Злая женщина сделала тепло и сухо. Хорошо. Дает еду. Теперь можно еду. Теперь совсем хорошо. Злой ушел. Тепло, сухо, еда. Дышать. Хорошо.

Злая женщина – хорошо?

Сложно.

Еды не хочется больше. Хочется спать…

…Он был не «недосолен», а наоборот, просолен ветрами всех морей, потому что прямо с кораблей кидали в бой их орты и иной раз к неприятелю приходилось пробиваться по грудь в воде. При этом сполна изведаешь еще и вкус соли солдатского пота. Не говоря уж о той соли, которой полнится кровь, своя и чужая.

Но вот он стоит навытяжку перед человеком в зеленой чалме. Человеком, который не только шлема никогда в жизни не надевал, но и соли, наверно, вообще не видел, – потому что таким, как он, даже приправу в блюда подмешивать не приходится, для этого у них существует старший повар, командующий целой армией помощников.

Стоит и выслушивает что-то среднее между упреками и угрозами.

– От тебя ждали не этого, Чорбаджи.

Чорбаджи, «раздатчик плова», – должность командира орта: янычары служат «от очага», «от полкового котла»; ничем не хуже это, чем служба «от знамени», которой гордятся в других частях. Но не стал он чорбаджи, хотя имел право на этот чин: Блистательной Порте калеки ни к чему.

Так что «Чорбаджи» – его прозвище. Не единственное.

– Кому много дается, у того много и отымается, янычар. Тебе много дано того, что не дано другим. Прежде всего – доверие. Ты удостоен большим доверием, а это высшая из драгоценностей… если помнить, кто тебя им удостоил. Смотри, чтобы и у тебя многого не отнялось.

На эти слова можно не отвечать.

– Или снова шайтан пихнул тебя под локоть, Туфангчи? Так ведь тебя на этот раз не стрелять посылали! Как и в прошлый раз, когда у тебя с шайтаном такое… непонимание случилось.

«Туфангчи» – второе его прозвище. Несведующие считают, что оскорбительное: лишь в прежние времена, не ранее правления султана Селима, туфангом звался любой ручной огнестрел, а сейчас в сражениях давно уже царит мултук, большой мушкет. Поэтому мултукчи – воин, а туфангчи, аркебузир – это… числящийся при войске стражник, например. Или дослуживающий свое старый ветеран, которому уже не по силам с тяжелым мушкетом управляться. Или неполнорукий инвалид, которого шайтан может пихнуть только под один локоть…

Тем не менее есть такие дела, где туфанг пирует, а мултук только слюну сглатывает.

На эти слова можно не отвечать. И уж тем паче незачем говорить вслух, что шайтан, не шайтан, но кто-то действительно… словно бы пихнул под руку. После чего и прозвучал тот выстрел, нелепо и не ко времени: аркебуза-то была лишь на всякий случай, ей нужно было молчать, говорить предстояло ножу и удавке…

Так что выстрел, получается, спас, а не погубил султаншу. И тех, кто с ней.

– Или ты отчего-то не чувствуешь в себе сил, чтобы убить?..

Это человек в зеленой чалме не чувствовал в себе силы: он даже назвать того, кого было приказано убить, не решился. Сначала показал правой рукой рост, невысоко над землей, словно имел в виду маленького, но уже ходячего ребенка. Потом, спохватившись, развел ладони перед грудью, как если бы что-то держал в руках: небольшое, размером с поленце…

Или с младенца.

В данном случае слова прозвучали как вопрос, но на них тоже необязательно было отвечать. Хотя возник соблазн произнести все вслух, назвать того, кого надлежало убить, его именем, упомянуть заодно, чей он сын… И посмотреть, как испуганно вскочит человек в зеленой чалме, как завертится он, заозирается в тревоге по сторонам, – хотя ведь некому здесь подсмотреть и тем более подслушать.