Роксана Гедеон - Дыхание земли Страница 73

– Зачем же это он сделал? Почему ему поверили?

– Не знаю, мадам. А поверили ему потому, что он с давних пор знался с молодыми господами и жил с ними в Индии. Знаете, каково было это известие для мадам Эмили! Она только и жила, что своими сыновьями. И они ее любили – так уж нежно, что теперь, глядя на них, такое и представить невозможно.

Я отпустила Элизабет, увидев, что больше она ничего не знает, и долго сидела в задумчивости перед туалетным столиком. Нельзя сказать, что картина происходящего для меня прояснилась. Но я хотя бы отчасти стала понимать, что заставило братьев так ненавидеть этого Рутковски, так мучить его. Они, кажется, даже вырвали ему ноздри. Смерть матери была тому причиной.

Я взглянула на женщину с зонтиком, изображенную на панно, – это была она, мать Александра и Поля Алэна, мадам Эмили. Я теперь была герцогиней дю Шатлэ, носила титул, принадлежавший когда-то ей. Она была нежная, красивая, светловолосая. Даже странно, как столь хрупкая, изящная женщина могла дать жизнь таким высоким, сильным, необузданным мужчинам, как братья дю Шатлэ. Сейчас они, вероятно, были бы выше ее на две головы… Элизабет сказала, что они очень любили мать. И я вдруг подумала: уж не памятью ли о матери руководствовался Александр, когда женился на мне? Я явно была похожа на Эмили дю Шатлэ. У нас даже выражение лица было одинаковое…

Я вспомнила недавнее происшествие, вспомнила, как взбешен был Александр. Он сцепился с братом отчасти и из-за меня.

Неужели он чувствовал что-то ко мне? Поль Алэн был явно недоволен моим появлением в этом доме, стало быть, он замечал в старшем брате, которого всегда обожал, те чувства, которые заставляли его настораживаться и даже ревновать. Да, вполне вероятно, что герцог неравнодушен ко мне. Я, по сути, лишила его возможности отомстить за мать, а он только сейчас дал мне это понять…

Ах, я просто глупа! Я начинаю оправдывать человека, который гнусно и бесцеремонно обманул меня! А эта его месть – разве она может быть справедлива? Кто дал ему право мстить и осуществлять в своем замке правосудие? Он просто изверг! А его младший брат – еще более жестокий и мерзкий тип!

Пусть все они убираются к черту – Александр, Поль Алэн, Рутковски, их тайны, их месть! Я не люблю людей фанатичных и жестоких, я чувствую отвращение к крови. Ничем нельзя оправдать человека, который осознанно пытает свою жертву. Тем более, если этот человек аристократ. Если уж аристократия станет действовать так же изуверски, как республиканцы, чем тогда они друг от друга отличаются?

Вечером раздался стук в дверь. Я сказала «войдите», и на пороге выросла высокая фигура Александра. Он был вооружен и обут в высокие дорожные сапоги.

Целая куча мыслей пронеслась у меня в голове, но я ухватилась за одну, самую уязвляющую меня и неприятную.

– Сударь, вы бы могли проявить хоть немного благородства и не являться к своей жене прямо из постели любовницы. Если вам угодно и сегодня ночевать в моей туалетной комнате, я выражаю свое категорическое несогласие.

– Своей жене? Впервые слышу такое от вас.

Я прикусила язык, понимая, что в порыве гнева наговорила много лишнего. Он еще, пожалуй, подумает, что я ревную. А я ничего не испытываю к этому человеку, кроме недоверия. Сейчас он был мне даже неприятен.

– Я пришел вам сказать, что уезжаю, мадам. Что касается Чандри, то я явился к вам не от нее. Она сейчас заперта и останется под замком до тех пор, пока я не выясню, виновна она или нет.

Он, казалось, даже не был удивлен тем, что я все знаю. Он не стыдился и не гордился этим. Словом, вел себя очень естественно… По тому, как он поступил с Чандри, надо думать, он вовсе не был ею увлечен.

– Куда вы едете? Догонять Рутковски? Убивать его?

– А, вы уже наслушались сплетен…

Он, уже отойдя к двери, резко повернулся ко мне.

– Да, сударыня, мы найдем его и убьем, либо вообще не вернемся. Это называется долгом чести, если вы со своим человеколюбием можете это понять.

– Я не люблю убийств. Я слишком много их видела, чтобы прельститься этим зрелищем!

– А что бы вы сказали, если бы перед вами предстали люди, убившие вашего отца, и эти люди были бы в полной вашей власти? Что бы вы сделали?

Я молчала. Я не знала, что бы я сделала, но уж точно не стала бы омывать свои руки в их крови.

– Прощайте, сударыня, – сказал он сухо.

Эту ночь я провела без сна, уставившись взглядом в лепной потолок. Что-то изменилось в моей душе – а что, я и сама не могла разобраться.

9

В изящном новом плаще из тонкого сукна, широкополой мягкой шляпе с вуалью и замшевых, отделанных серебром перчатках я опустилась на подушки кареты, и лакей почтительно захлопнул дверцу. Зацокали копыта лошадей, и карета медленно поплыла к главной подъездной аллее Белых Лип. Впервые за много лет у меня снова был экипаж, впервые меня снова вез кучер…

Но стоило мне выглянуть в окошко, как я увидела, что за каретой, словно конные жандармы, двинулись два бретонца, служившие герцогу. Знала я также и то, что сзади, на запятках кареты, точно приклеенный, стоит Гариб. Этот верный индус был оставлен явно для того, чтобы не дать мне сбежать, и вся эта охрана – тоже именно для этой цели, а не для того, чтобы защищать меня от грабителей…

Я вздохнула, откидываясь на подушки. Просто непонятно, почему герцог, три дня назад уехавший искать Рутковски, оставил такие строгие приказания насчет меня. Честно говоря, об исчезновении я пока не помышляла серьезно и убегать не собиралась. Я просто это не обдумывала! И как это все-таки унизительно, когда тебя стерегут, будто заключенную в Консьержери…

Было три часа пополудни. Я направлялась в Ванн, чтобы завтра, 31 октября 1795 года, внести девятнадцать тысяч сто двадцать пять ливров налога. Это был последний день, определенный для меня Республикой. Я знала, что Сент-Элуа останется за мной, что Бельвинь будет посрамлен, что наше родовое гнездо не будет принадлежать буржуа, там не сделают таверну, и эти мысли наполняли меня радостью. Завтра – мой триумф… Именно предвкушая это, я не особенно была раздражена конвоем, окружающим мою карету.

Сегодня, к счастью, дождя не было, но погода стояла холодная и ветреная. Дорога была скверная, карета то и дело подскакивала и тряслась, попадая в ухабы. Пора золотой осени уже миновала, начиналось преддверие зимы; желтые безжизненные поля особенно напоминали об этом.

Через час после отъезда Реннская дорога ушла в сторону, и огромный Реннский лес принял карету в свои объятия. Голые деревья качались под резкими порывами ветра. Холод добирался уже и до меня, и я пожалела, что не последовала совету Гариба поставить в карету жаровни с углями. Я получше закуталась в плащ и в полудреме склонила голову к стенке кареты. Тихо было так, что невольно хотелось задремать.