Надежда и отчаяние - Егор Букин Страница 16

Меня сразу обдало холодным ветром, да с такой силой, что я чуть не задохнулся, не имея возможности глотнуть воздуха. На мгновение я было подумал, что вот-вот умру, но снова потерпел неудачу. Через некоторое время я неосознанно оказался рядом с церковью. Во мне точно не было намерения прийти именно сюда, но ноги сами меня дотащили. Интересно, есть ли все-таки Бог? Этот вопрос не давал мне покоя уже многие годы, а я так и не нашел на него ответа. Тяжело в него верить, когда вокруг одни лишь мучения, но с другой стороны если в него вообще не верить, ни единой толикой, будет еще хуже. Так есть хоть какая-то надежда, хоть какие-то путы, удерживающие тебя от злобы и окончательного падения. Люди, совсем отрицающие Его, как правило, совершают поступки безнравственные и при этом совсем не понимают, что эти самые поступки противоречат нормам морали. Они говорят то, чего говорить нельзя, смеются над тем, над чем люди должны плакать, делают то, чего люди делать не должны. Боже, мы все сошли с ума2…

Я рад хотя бы тому, что Бог еще не полностью покинул мое сердце. Этот Бог внутри не дает опуститься ниже определенного человеческого уровня. В любом случае есть Бог или нет – это дело каждого, главное, что после смерти все не заканчивается, ну просто ведь не может закончиться! В это уж я верю крепко. Если верю, значит оно есть.

Я проходил мимо длинных двухэтажных покосившихся домов (хотя скорее бараков), одного взгляда на которые было вполне достаточно для того, чтобы вызвать в человеке уныние. Средь них стояли как более-менее пригодные для житья, так и откровенные убожества, где крыша провалилась, а окна прогнили. Во дворах находились небольшие сооружения, напоминавшие сараи; валялся мусор, старые доски, бревна. В нос ударил запах какого-то зловонного болота. Порой я замечал крыс, пробегавших мимо. Забавно, что изначально эти дома возводились лишь на какое-то время. Пожалуй, в России нет ничего более постоянного, чем временное.

Но даже у этих сооружений есть свое предназначение: они служат хорошим таким пинком для тех, кто жалуется на недостаток материальных средств. Несколько минут в таких домах враз снимает ощущение бедности.

Забавно это или нет, но именно в эти дома мне и предстояло войти. Закурив, я начал ускорять шаг, чтобы побыстрее добраться до нужного мне здания.

Деревянные перекрытия, длинные темные коридоры, дранка на стенах, обшарпанные двери, грязь, открытая проводка, горы бутылок и даже шприцы – вот куда я вошел. Любого нормального человека это бы повергло в шок. Однако я к таким людям не отношусь, так что эти картины кроме вздоха у меня ничего не вызвали.

Я подошел к рыжей двери, от которой во многих местах чешуей отходила краска, и постучался. Через минуту дверь открылась и на пороге возник Леха – парень с косматой и грязной головой, одетый в синюю майку с одним рукавом. Он сразу протянул мне руку.

– Дарова, Макс.

– Привет-привет. Я смотрю ты все без штанов ходишь, – пошутил я, обратив внимание на его камуфляжные шорты.

– А я смотрю ты все новую шутку придумать не можешь.

– Ладно, один-один, – усмехнулся я.

Я вошел в маленькую комнатушку, протяженностью в два метра, которая упиралась в газовую плиту и раковину. Мы прошли налево, в так называемую гостиную – там стоял раскладной диван, два кресла и стол; свет в комнату почти не поступал из-за фольги на окнах.

Здесь сидело еще два человека – девушка и парень. Несмотря на отпускаемые шутки, атмосфера стояла гнетущая и печальная. Все-таки повод для собрания не самый веселый.

Я со всеми поздоровался и сел к столу, расположились блины, какие-то салаты из супермаркета, и бутылки дешевой водки. На полу валялись чайные ложечки и жгуты.

Леха начал разливать всем рюмки.

– Наверное, надо что-то сказать, – робко проговорила Лиза. – Все-таки уже сорок дней прошло с момента, как Дима умер.

Я грустно покачал головой. Боже мой, уже прошло сорок дней…

– Да, надо бы, – поддержал Егор.

Глаза у всех уже были в слезах. Внутри нас бурлили чувства, но мы не знали, как их выразить. Каждый пытался начать какую-то речь, но через несколько отчаянных попыток бросал эту затею. Наверное, это один из тех случаев, когда молчание говорит куда лучше слов.

Спустя какое-то время я очнулся. Голова сильно болела.

Комната пропиталась горьковатым запахом – смесь табака с чем-то непонятным, похожим то ли на уксус, то ли на ацетон. Перед глазами все плыло так сильно, что, казалось, предметы, даже стоявшие на месте, оставляют за собой полупрозрачный образ. Я посмотрел на своих товарищей. Егор полусидел, прислонившись к стене, и выглядел максимально отрешенным от мира; его лицо как бы обвисло и ничего не выражало. Около него лежала Лиза: мягкая, еле живая улыбка, веки чуть прикрыты – казалось, что в этом лице нет ничего кроме тотального спокойствия и умиротворения. Мне показалось, что она очень красивая. Леха же валялся на диване лицом к стене.

Пока они были погружены в безвременье, я решил убрать бутылки, объедки и все остальное. Впрочем, убраться – это очень громко сказано. Я просто все вынес в соседнюю комнату и свалил в раковину. После я открыл форточку для проветривания (Егор часто рассказывал, как соседи жаловались на этот неприятный запах).

Когда мои товарищи окончательно пришли в себя, мы поговорили о том о сем еще около часа. В числе прочего я рассказал им об отце Щеголева, они обрадовались и особенно поблагодарили за скидку. После этого я направился домой.

Через несколько десятков шагов я встретил Щеголева; он двигался мне навстречу, быстро откусывая от большой шаурмы кусок за куском. В целлофановый пакет лился жирноватый оранжевый сок.

– О, Макс! – крикнул он, увидев меня.

– Здравствуй, – сухо ответил я. Сложно объяснить какие эмоции я испытывал после поминок. – Что, уже надоело соблюдать диету?

– Да. В жизни надо наслаждаться едой, и даже врач не сможет мне это запретить.

Я промычал что-то неразборчивое и мы направились прямо по улице. Щеголев что-то без умолку рассказывал (наверное, о своих новых покупках), но я не слушал, периодически что-то мыкая и изображая удивление.

– Что это с тобой? Опять в депрессию впал? – спросил Ваня.

Я поднял на него взгляд: его лицо смеялось.

– Может